Иловайский котел, тяжелейшие бои, ВСУ на грани разгрома: «Какая ситуация на фронте?», — министр обороны Гелетей спрашивает журналистов
7 ноября 2014. Разместил: cenzor
«Я дала слово — самой себе и своим ребятам — что опубликую это после того, как Гелетей будет отправлен в отставку. Публиковать раньше не решалась по той простой причине, что от министра обороны при исполнении зависят жизни людей. Десятки, сотни жизней. Каким бы этот министр ни был.
Итак, мизансцена. 29 августа. Время — обеденное. Звонит Макс. Он только что чудом вырвался из Иловайского котла. Подчеркиваю, чудом. Они двигались в колонне. Вместе с ребятами из „Донбасса“, которые выходили из окружения. Сразу, как вышли из Иловайска, колонну обстреляли из минометов. Перед машиной с надписью „Пресса“ подбили танк. „Донбасс“ останавливается и окапывается, чтобы принять бой.
По всем законам логики, Макс должен был остановиться вместе с ними. Но в какую-то минуту он принимает решение дать по газу. Это то, что у журналистов называется „чуйкой“. То, что часто спасает жизнь. Так вышло и на сей раз. И вот он дает по газу, обгоняет подбитый танк и вырывается на дорогу. На дороге — второй обстрел. Пули прошивают капот машины. Крошатся стекла. Макс ранен в руку. Слава Богу, незначительно — не теряет управления автомобилем. Проскочив обстрел, ребята включают телефоны — пытаются понять, куда ехать. Навигация „глючит“. Да, и не одна навигация не скажет им, какие населенные пункты „наши“, а какие — заняты ополченцами.
Дважды избежав смерти, ребята едут буквально наобум. „Обум“ выводит на блокпост „ДНР“. Вообразите: на полном ходу к блокпосту „ДНР“ подлетает машина с маркировкой „Пресса“. Но днр-овцы настолько ошарашены происходящим, что даже не стреляют вслед, когда машина разворачивается и резко уходит в сторону.
Итак, после всего этого ада набирает меня Макс. Чтоб вы понимали: он никогда не ругается. Вообще. Не матерится — принципиально. Поэтому то, что я услышала в трубке, меня потрясло: „Соня, там полный п…ц. Ребята в окружении. Мне только что звонила одна из девочек-медиков, она говорит, что тяжело ранена и уже не может самостоятельно передвигаться. Истекает кровью. Их е….т со всех сторон. Надо срочно что-то делать. Прошу, свяжись, с кем только можешь. Им нужна помощь“.
Еще раз подчеркиваю: Макс не склонен к панике. Никогда и ни за что. Я — тем более. Мы слишком много вместе прошли, чтобы срываться на истерики. Поэтому-то 29 августа так меня поразило. Я была за границей. Как сейчас помню: сижу в уютном приморском дворике и у меня буквально трясутся руки. Проклинаю себя за то, что я не там. Я уехала, чтобы писать книгу о Майдане. И вот, книга — волею обстоятельств — оградила меня от Иловайска.
Проклинаю жизнь, проклинаю книгу, проклинаю то, что я сейчас не там. Не там, где Макс. Ведь мы всегда работаем в паре. Что я не там, где гибнут люди. Не там, где людям нужна помощь. Первое смс — после краткого осмысления и первичной сверки — Порошенко (каюсь, не отважилась на звонок, — С.К.). Далее — звонок одному из ближайших помощников Петра Алексеевича. Он сразу снимает трубку. Кратко излагаю суть. Обещает помощь. Мол, не волнуйся, мы в курсе. Третий — Гелетею.
Точнее, Гелетею было смс. Дословно следующего содержания: „Я знаю, что вы все знаете. Многополье. Там девять часов уже ад. И очень много раненых. В том числе медики. И им СРОЧНО нужна помощь. СРОЧНО. Мой Макс утром вырвался, но я не буду молчать, если там уничтожат тех, кто остался. И не надо отмазок, что у вас там везде так. Не везде. И вы, опять-таки, это знаете. Отвечать мне не надо. Просто действуйте. Соня“.
Теперь поясню. Да, у меня был личный мобильный министра. У него — мой (мы были знакомы задолго до этих событий — еще в бытность господина Гелетея главой Госохраны при Ющенко, — С.К.). Я никогда не злоупотребляла его вниманием. До тех пор, пока в августе — в „подбрюшье“, у границы с РФ — наших ребят впервые не взяли в котел. Слева — ополченцы. Справа от границы — русские „Грады“. И так сутками. Ребята взывали о помощи.
И я впервые набрала министра. Он ответил, что все знает и „что у нас такое вдоль всей границы“. Вашу мать! „Вдоль всей границы“. Сухие строки. Но там же л-ю-д-и. И они гибнут!!! Поэтому второй раз, во времена Иловайска, выражений я уже не выбирала. Все не могла отделаться от мысли, что Макс тоже мог там застрять. А те, с кем он жил, спал, ел и пил долгие военные дни — все еще там, и предел мечтаний для них — выжить. Просто выжить.
К моему удивлению, министр отозвался. „Пусть скинут топографические ориентиры, откуда русские ведут обстрел. Через ваш мобильный“. Признаться, это смс меня поразило. Потому что у меня в голове не могло поместиться: как это министр обороны спрашивает у журналиста „топографические координаты“? При том, что я сама не там. И откуда, черт возьми, я знаю эти самые „координаты“? Разве это — моя парафия?! Или все-таки министра?
Но не в короне сейчас дело. Его или моей. И я пишу в ответ, что знаю (копии переписки сохранены. Если что, скептики, я все скрупулёзно храню, — С.К.). Пишу следующее: „Картина такая. Точное название первого населенного пункта — Многополье. Оттуда идет дорога на поселок Победа. Утром по этой дороге вышла колонна. Обстрел минометный начался сразу на выезде из населенного пункта. Слева и справа от дороги, метров 500–600, не больше. Минометы, РПГ и т. д. То же самое — дальше по дороге. Там поселки Червоносельское, Володарского, Посеково и сама Победа. Точных топкоординат пока нет(((. Основной бой — в начале дороги, у Многополья. Там же — раненые основные. Если только получится достать (топкоординаты, — С.К.), я пришлю“.
Взбудораженная происходящим, набираю Семена Семенченко. Раненный, после операции, он тогда метался на койке в Днепропетровском госпитале, силясь помочь своим хоть чем-то. — Понимаешь, он просит координаты. — Координаты? — Семен в недоумении еще большем, чем я. — У тебя есть связь со своими? — С частью. Их разбили. Часть окопалась на хуторе, часть потеряна, часть вообще непонятно где. Будь на связи. Я попробую координаты достать. Пришлю смск-ой.
Опять звонит Макс. Сообщает новые кровавые подробности. Не могу унять дрожь в руках. Вновь звонок. Теперь — с неизвестного номера. Гелетей. Долго и обстоятельно рассказывает о том, что в телефон ничего говорить нельзя. — Да-да, Валерий, я поняла вас. А сама злюсь невероятно. Он же на мой мобильный — пусть и с „левого“ номера — звонит. Мобильный, который еще лет десять тому на стационарную прослушку поставили. „Он тоже на эмоциях. Он хочет, как лучше. Он хочет помочь“, — утешаю себя. Умом понимая, что все эти аргументы — чистый бред, конечно. Бред, за которым скрывается вопиющий непрофессионализм, стоивший жизни десяткам наших ребят.
„Какая ситуация сейчас?“, — спрашивает Гелетей посредством смс еще через какое-то время. „Ни фига себе“, — думаю. В такую минуту целый министр обороны спрашивает: „Какая ситуация?“. Офигенная ситуация! Наши ребята вышли погулять с воздушными шариками наперевес! Беру волю в кулак, отвечаю: „Основной бой — в начале, как писала. За Многопольем сразу, меньше полукилометра от выезда из села. Колонна большая и растянута по всей дороге. Засады по всей дороге, на въездах и выездах из населенных пунктов, которые я перечислила. Дорога эта одна. Работают, в основном, минометы. Из „зеленки“. Наша техника, которая шла впереди, подбита“.
„Координаты „зеленки“?“, — невозмутимо вопрошает министр. Далее: „Спросите. По нашим данным, „зеленку“ мы уже обезвредили, должно быть тихо“. „Сейчас“. „Докладываю: связь осталась только с теми, кто окопался в Красносельске (часа два-полтора тому). Там более или менее. Но остальная часть ребят разбросана по всей этой дороге (населенные пункты я называла). С ними связи нет, и что там — неясно. Пока — затишье. Чуть позже — может понадобиться поддержка артиллерии. Если да — дам знать. Спасибо“.
Это смс я писала уже практически под диктовку Семенченко. Заниматься „самодеятельностью“ не имела ни морального права, ни квалификации. Семенченко — командир, и ему виднее, как в такой ситуации быть. Моя функция — посредника.
Уже позже я выяснила, что все это время они с Гелетеем не были на связи. Действительно, зачем связываться министру обороны и комбату, чьи люди в котле? Не по статусу, как никак.
Шесть лет как бросила — окончательно и бесповоротно — курить, но если б кто протянул тогда сигарету — не просто бы не отказалась, спасибо бы сказала. Все не могла взять в толк: как это так, что министр обороны в такой-то ситуации не знает всех подробностей (хоть по телефону он мне говорил, что они „где-то близко“), да еще и координаты „зеленки“ запрашивает?
Наконец, Семен прислал мне координаты для работы артиллерии. Какой-то сплошной набор цифр и букв. Для человека невоенного — форменная абракадабра. Не медля минуты, переслала их Гелетею. Как и просил: с моего номера. Типа безопасно. Свежо предание.
„Приняли?“, — спрашиваю. „Ок“. И дальше: „Там карьер, балка или северо-восточная часть Красносельского? Куда конкретно?“ Епрст!!!! Откуда я (!) знаю, „куда конкретно“??? Мысли роятся в голове. Ведь это — дорога. Сто метров не в ту сторону — и попадут не по ополченцам, попадут по своим. Как же так?!
Чуть не плача, набираю Семена: — Христом Богом прошу, вы можете поговорить с ним напрямую? Я свяжу. Я дам ему твой телефон. Я его очень попрошу. Что угодно, только поговорите. Цена вопроса слишком высока. Я боюсь ошибиться в своем посредничестве. Вы — два военных человека — найдете общий язык. Семен дает добро. Пишу ублажительное смс Гелетею. Через какое-то время он отвечает: „Снаряды уже полИтели“. Хвала Господу!
На этом история не закончилась. Прошло два дня. Я уже в Украине. Первые бойцы „Донбасса“ — наиболее удачливые — лесами и полями, уже вышли из окружения. Звонит Гелетей: „Скажите, а ваш парень вышел (имеет ввиду Макса, — С.К.)? Можно ли его телефон? Мы бы спросили, какая там ситуация на дороге“.
Нет слов! А о чем мы с вами говорили позавчера? Что я вам рассказывала? Или все мимо ушей пропустили? Так перечитайте переписку, в конце концов! Да, он вышел! И все топографические координаты я вам подробно расписала. Уняла эмоции. Дала телефон Макса. И прислала ссылку на новость на LB.ua, где все подробно расписано. Для тех, кто в танке.
Максу так никто и не перезвонил. Семен к тому времени уже вырвался из „больнички“, был под Иловайском, вытаскивал своих ребят. Самые везучие десятки километров прошли пешком. Прошли навстречу жизни. Как это было — подробно потом рассказали в интервью. И как пробирались ночами по лесам, где-пулеметные „лежки“ были через каждые восемь метров. Через каждые восемь! То есть — в пределах видимости. И как спали вповалку в полях. И как обходили — опасаясь, что их выдадут, — мимо населенных пунктов.
Гелетей ничего этого не знал. Все это время он бодро рапортовал президенту, что в Иловайске все ОК. И что буквально завтра-послезавтра — „Крым — наш!“. Ну, вы поняли.
Об одном прошу, друзья. Поймите правильно. Этот текст — не только и не столько о Гелетее. Воздержитесь от гонений на него одного. Не должен он стать единственным козлом отпущения. Этот текст — о десятках ему подобных, оказавшихся не на своем месте. И не в то время.
Довольно просто списать все на одного человека, тогда как этот конкретный человек со всеми его непрофессиональными промахами, но все же с искренним желанием помочь (во что я по-прежнему верю, хочу верить, иначе совсем уже никаких опор — несмотря ни на что — в жизни не останется, — С.К.) — всего лишь порождение системы, которая не утрудила себя исправиться даже после Майдана. Когда речь шла уже о конкретных человеческих жизнях!».
Вернуться назад