Две войны, две блокады: от Ленинграда до Авдеевки (ФОТО)
12 февраля 2018
12.02.2018 - 10:24
В Донбассе живут дети, родившиеся в войну и не знающие мира. Уходят в небытие старики, помнившие еще ту войну.
Территория, временно подконтрольная Украине — так теперь называется моя родина, пишет корреспондент «КП.ру» Юлия Андриенко.
Сама формулировка чудовищно-неуклюжа, да и временность порядком затянулась. Мы называем проще — та сторона. И тут отражается все: недосягаемость, отчаяние и тоска.
Оставленные стены смотрят в душу
Недавно мой сын побывал на той стороне — в нашей квартире в Авдеевке. Мы там не были четыре года. Как там в детской страшилке — в одной брошенной стране был брошенный город, в этом брошенном городе был брошенный дом, в этом брошенном доме была брошенная квартира, в этой брошенной квартире были брошенные вещи.
Территория, временно подконтрольная Украине — так теперь называется моя родина. Мы называем проще — та сторона.
Последняя наша встреча с Лидией Андреевной в Авдеевке в 2014 году. Фото: Юлия Андриенко
За это время были попадания, вылетали не единожды стекла. Сын сказал мне, когда приехал: «Вообще на квартире жутковато под вечер. Будто стены на тебя смотрят, слышишь свои мысли в голове и начинаешь говорить с собой по ходу какого-то дела. Вечером в этой мертвой тишине не по себе, еще когда уходил и закрывал двери, что-то громко стукнуло в какой-то из комнат».
Но я далека, чтобы терзаться за всем этим неодушевленным, оставленным в прошлой жизни. Нужно выбирать-либо жить, либо терзаться. Это, как когда корабль тонет, за борт без раздумий выбрасывается все, даже самые ценные вещи, утратившие внезапно свою прежнюю ценность. Только среди вещей в моем случае оказались живые люди. Вот за ними я не могу не страдать.
Время идет — и эти мои близкие и родные люди стареют, болеют и умирают. И ты понимаешь, что кроме оторванных рук и ног, война пожирает наше время. Там навсегда несказанные слова, отложенные встречи, невыполненные обещания. А потом случайно узнаешь, что человек не дождался тебя и умер. А шкафы и стены остались. Так-то вот.
Авдеевка находится в 20 минутах от Донецка, но теперь это заграница. Фото: Вконтакте
Одним из таких людей была Кудряшова Лидия Андреевна. Ей довелось пережить блокаду дважды — сначала ребенком в Ленинграде, потом старушкой в Авдеевке. Маленькая, юркая, готовая в любой момент рассмеяться, часто над самой собой, очень начитанная и мудрая — такой я ее запомнила.
Лидия Андреевна — коренная ленинградка. Это позже замужество и распределение главы семьи на стройку шахт в Донбассе привело её в Авдеевку, где всю жизнь она проработала учителем русского языка и литературы. Вот ее история, которую она успела мне рассказать:
Чай вприглядку
«Семья у нас была дружная, исключительно мирная и большая, — рассказывала мне она. — Мать, отец, четыре сестры, младший брат и старенькая бабушка — все мы проживали в Ленинграде в доме на улице Николая Чкалова. Мама — домохозяйка, а отец работал с академиком Павловым в филиале их института.
Я помню, как мне, трехлетке, сам Сергей Миронович Киров подарил на день рождения куклу, которая умела говорить. В те времена, можете представить, какая фантастика?
Именно в таком составе нас застала война. Отец, конечно, сразу на фронт. А мы остались и попали под блокаду, мне тогда 11 лет было. Помню, как сидим всей семьёй голодные, самому младшему — три года, самой старшей — бабушке — 75 лет; а у нас был огромный самовар, мама включит его и объявляет: „Сегодня у нас будет чай вприглядку“. Заварки не было — засыпали Иван-чай. Пьём пустой кипяток и глядим друг на друга да по сторонам. Это и называлось „вприглядку“.
В блокадном Ленинграде. Фото: onedio.ru
Напились воды, голод вроде бы не так ощутим, через полчаса вода вышла, опять голодные. Мама спрашивает, что, мол, опять голодные? Мы киваем. Опять ставим самовар, мама говорит: „Ну, раз так, сейчас будем пить чай с конфетами“. Ставит пустое блюдце на стол и выкладывает на него воображаемые конфеты. Предлагает нам угощаться, брать по одной, мы все дружно делаем вид будто берём эти конфеты и старательно жуём.
Голод свирепый, непрерывные бомбёжки, длящиеся чуть ли не сутки напролёт, мы были обречены на верную смерть, к тому же на столько ртов в семье, по сути, один работник — мама. Такие многодетные семьи подлежали эвакуации, последним эшелоном вывезли и нас.
В блокадном Ленинграде. Фото: onedio.ru
По дороге на Урал мы все прошли боевое крещение такими бесконечными, жестокими бомбёжками, каких и в Ленинграде не встречали. Везли нас в теплушках, двери не закрываются, как только налет — люди сыплются горохом с вагонов и вжимаются в землю.
С тех пор я точно знаю — глупости, когда говорят, будто снаряд дважды в одну воронку не попадает. Попадает, да ещё и как! Сгоревшие вагоны отцепляли, нас уплотняли, и мы продолжали свой путь дальше, без еды, без воды, грязные.
Как-то до войны, читая „Железную дорогу“ Некрасова, встречала выражение „колтун в волосах“, всё недоумевала — думала речь о каких-то колдунах. Так вот все мы были в этих самых колтунах — вся голова в шишках из волос, а под ними кишат вши. Везли на Урал два месяца, доехали туда не все, но наша семья уцелела.
Кувирины
В Кировской области в селе Лебяжьем распределили нас в такую же многодетную семью, где также было пять детей и старенькая бабушка, а отец воевал на фронте. Местное население называло нас „кувирины“ от слова „эвакуированные“, подобных нам было немало. Со временем маме удалось устроиться санитарочкой в больницу и нам дали 12-метровую комнатку.
У нас же, детворы, были свои конкретные обязанности — я штопала то, что ещё осталось из одежды, научилась это делать в совершенстве, приходила в здание бывшей школы, где теперь размещали раненых, помогала им писать письма, постоянно отправляла запросы в поисках нашего отца и родных в административный центр города Бузулук.
Раз в неделю к нам в гости приходила соседка — эвакуированная ленинградка. Мы завешивали плотно окна, садились на пол и вслух по очереди читали Евангелие. Эту ценность нашей землячке удалось вывезти в целости и сохранности из блокадного Ленинграда. Такие вечера, где я впервые попробовала себя в роли пономаря, были настоящим праздником. Нужно сказать, что семья наша всегда была верующей, но в те годы выражать это открыто было небезопасно.
А ещё помню, как мы с ребятнёй собирали корни валерианы, сдавали их в аптеку и за это нам давали целых сто грамм леденцов. Это была роскошь!
Коренная ленинградка, она осталась несломлена и этой войной. Фото: Юлия Андриенко
Ну, а потом, как только прорвали блокаду, мама сразу же завербовалась в строительную бригаду вместе с нами и домой. А дома-то нет, разбомбили.
Помню, пошли в милицию, а там нас спрашивают — зачем мы приехали? Как же, отвечаем, это же наш дом, мы хотим здесь жить, мы будем отстраивать город. А начальник маме: „А где ваша рабочая сила?“ Мама на нас рукой показывает и говорит: „Вот моя рабочая сила“. Тот в ответ: „Да вы хоть знаете, что по законам военного времени вас всех нужно на 101-ый километр отправить? Вас никто не вызывал, вы вроде диверсантов“.
Но человечный всё же попался нам начальник, в конце концов пожалел, разрешил остаться, но с условием, что жильё будем искать сами. А маме предложил место уборщицы. Огромная удача!
Лепешки из лебеды и полчища крыс
Поселились мы в одном из классов старой школы и, несмотря на юный возраст, все работали в строительной бригаде — разбирали завалы, озеленяли город и т. д. А так как мы работали, то нам и карточки полагались, только не рабочие, мы же ещё несовершеннолетние, а иждивенческие. Но и это хорошо — раз в месяц крупу дают по килограмму, хлеб. 44-ый — был очень голодный год.
А когда дело к лету пошло, мы собирали лебеду, мяли её, на воде лепёшки жарили. Потом в Неве и каналах рыба начала нереститься, ей-то всё равно, что война. Тогда были модны мужские майки в маленькую дырочку, такие перфорированные. Вот мы завязывали бретельки, получалась сеть, ею и таскали мелкую рыбёшку.
Она пережила две войны, две блокады, вот только Победа была в ее жизни одна. Фото: Юлия Андриенко
Другая беда напала на Ленинград — крысы. Размером с хорошего поросёнка, отъевшиеся человечины за время блокады, агрессивные и наглые, они часто нападали на людей. Нередко бывало, мать уходила на работу, оставляла младенца, а возвращаясь, находила его загрызенным.
Мы по ночам обкладывали друг друга чем придётся и слышали, как крысы с треском грызут двери и полы. Потом их уничтожила военная санстанция. Вонь в городе стояла непередаваемая! Мы копали рвы и сотнями их скидывали туда. Но и это прошло.
А позже начали землю давать жителям в пользование, высаживали овощи везде, где только была возможность сунуть в почву лопату. Самое вкусное лакомство того времени, заменявшее нам и конфеты, и картошку, и даже муку, была брюква. Её вкус и до сих пор помню.
Победа со вкусом конфет
И вот, наконец, 45-ый год, Победа. Тарелки-радиоприёмники у всех на полную громкость, слышим — объявляют: „Победа! Победа!“ Что тут началось! Стар — мал все на улицу бегом, обнимаются, целуются, плачут! А вечером салют из двух ста сорока залпов. Двести сорок огней в небе и все двести сорок огней отражаются в Неве. Отец наш вернулся домой только в 1947 году, он ещё и в Японии воевал. Контужен был, но главное — живой!
Салют Победы в Ленинграде. Фото: onedio.ru
Осталось такое воспоминание — всю войну я мечтала о конфетах, которые назывались „Кавказские“, они ещё выпускались без обертки. Мама спрашивала, сколько же я их съем, когда они станут доступны? Я ей отвечала, что точно не меньше десяти. И вот мирное время. Мама покупает эти конфеты и предлагает мне целых десять штук коричневых манящих брусочков. Я съела три штуки и тут же вырвала. Истощённый организм отказывался принимать такое излишество.
Кстати, к еде я отношусь вполне спокойно, много продуктов в магазинах не покупаю, запасы большие не делаю и ем совсем немного».
Та война была менее лживой…
Мне запомнилась более чем скромная обстановка в авдеевской квартире Лидии Андреевны. В России блокадникам жилье давали, но Украина — другое государство, другое — во всех смыслах. Моя блокадница получала раз в год к 9 мая целых сто тридцать пять гривен! И никогда, слышите — никогда, я не слышала от нее ни одной жалобы. Наоборот, она еще умела беззлобно иронизировать над этим, вспоминая, что жизнь ее научила обходиться малым…
Но судьба ей уготовила еще одну войну. В ее доме вылетали окна, от снарядов дрожала авдеевская земля, люди бросали свои дома и спасали детей, а она спокойно шла в храм молиться за всех нас.
Каково ей, коренной ленинградке и учителю русского языка, было жить во всем этом? Фото: ВКонтакте
В городе исчезли свет, вода, тепло, а Лидия Андреевна оставалась. Мы встретились с ней последний раз в 2014 году — я принесла ей гостинцы: муку, сахар, масло, крупу и конфеты, которые назывались Кавказскими. Она расплакалась, пыталась мне хоть что-то дать в ответ. Я сказала, что уезжаю в Донецк, а когда встретимся, то устроим пир и салют, такой как был в день Победы в ее Ленинграде. Запомнились ее слова: «Юленька, та война была не такой лживой и жестокой, как эта».
Читайте также: Генштаб ВСУ подтвердил: Украина готовится к наступлению на Донбассе
Больше мы не виделись, а когда созванивались, она просила не говорить о войне, а лучше рассказать, чем живу, о чем пишу. В обстреливаемом городе, одна, в холодной квартире, несломленная ничем, она так радовалась за меня.
А вчера я узнала, что Лидии Андреевны больше нет… На той стороне нас когда-нибудь дождутся дома, шкафы и книги на полках, а люди — нет. Но голос ее звучит на диктофонной записи в моем ноутбуке, а теперь о ее судьбе будете знать и вы.
Юлия Андриенко
В Донбассе живут дети, родившиеся в войну и не знающие мира. Уходят в небытие старики, помнившие еще ту войну.
Территория, временно подконтрольная Украине — так теперь называется моя родина, пишет корреспондент «КП.ру» Юлия Андриенко.
Сама формулировка чудовищно-неуклюжа, да и временность порядком затянулась. Мы называем проще — та сторона. И тут отражается все: недосягаемость, отчаяние и тоска.
Оставленные стены смотрят в душу
Недавно мой сын побывал на той стороне — в нашей квартире в Авдеевке. Мы там не были четыре года. Как там в детской страшилке — в одной брошенной стране был брошенный город, в этом брошенном городе был брошенный дом, в этом брошенном доме была брошенная квартира, в этой брошенной квартире были брошенные вещи.
Территория, временно подконтрольная Украине — так теперь называется моя родина. Мы называем проще — та сторона.
Последняя наша встреча с Лидией Андреевной в Авдеевке в 2014 году. Фото: Юлия Андриенко
За это время были попадания, вылетали не единожды стекла. Сын сказал мне, когда приехал: «Вообще на квартире жутковато под вечер. Будто стены на тебя смотрят, слышишь свои мысли в голове и начинаешь говорить с собой по ходу какого-то дела. Вечером в этой мертвой тишине не по себе, еще когда уходил и закрывал двери, что-то громко стукнуло в какой-то из комнат».
Но я далека, чтобы терзаться за всем этим неодушевленным, оставленным в прошлой жизни. Нужно выбирать-либо жить, либо терзаться. Это, как когда корабль тонет, за борт без раздумий выбрасывается все, даже самые ценные вещи, утратившие внезапно свою прежнюю ценность. Только среди вещей в моем случае оказались живые люди. Вот за ними я не могу не страдать.
Время идет — и эти мои близкие и родные люди стареют, болеют и умирают. И ты понимаешь, что кроме оторванных рук и ног, война пожирает наше время. Там навсегда несказанные слова, отложенные встречи, невыполненные обещания. А потом случайно узнаешь, что человек не дождался тебя и умер. А шкафы и стены остались. Так-то вот.
Авдеевка находится в 20 минутах от Донецка, но теперь это заграница. Фото: Вконтакте
Одним из таких людей была Кудряшова Лидия Андреевна. Ей довелось пережить блокаду дважды — сначала ребенком в Ленинграде, потом старушкой в Авдеевке. Маленькая, юркая, готовая в любой момент рассмеяться, часто над самой собой, очень начитанная и мудрая — такой я ее запомнила.
Лидия Андреевна — коренная ленинградка. Это позже замужество и распределение главы семьи на стройку шахт в Донбассе привело её в Авдеевку, где всю жизнь она проработала учителем русского языка и литературы. Вот ее история, которую она успела мне рассказать:
Чай вприглядку
«Семья у нас была дружная, исключительно мирная и большая, — рассказывала мне она. — Мать, отец, четыре сестры, младший брат и старенькая бабушка — все мы проживали в Ленинграде в доме на улице Николая Чкалова. Мама — домохозяйка, а отец работал с академиком Павловым в филиале их института.
Я помню, как мне, трехлетке, сам Сергей Миронович Киров подарил на день рождения куклу, которая умела говорить. В те времена, можете представить, какая фантастика?
Именно в таком составе нас застала война. Отец, конечно, сразу на фронт. А мы остались и попали под блокаду, мне тогда 11 лет было. Помню, как сидим всей семьёй голодные, самому младшему — три года, самой старшей — бабушке — 75 лет; а у нас был огромный самовар, мама включит его и объявляет: „Сегодня у нас будет чай вприглядку“. Заварки не было — засыпали Иван-чай. Пьём пустой кипяток и глядим друг на друга да по сторонам. Это и называлось „вприглядку“.
В блокадном Ленинграде. Фото: onedio.ru
Напились воды, голод вроде бы не так ощутим, через полчаса вода вышла, опять голодные. Мама спрашивает, что, мол, опять голодные? Мы киваем. Опять ставим самовар, мама говорит: „Ну, раз так, сейчас будем пить чай с конфетами“. Ставит пустое блюдце на стол и выкладывает на него воображаемые конфеты. Предлагает нам угощаться, брать по одной, мы все дружно делаем вид будто берём эти конфеты и старательно жуём.
Голод свирепый, непрерывные бомбёжки, длящиеся чуть ли не сутки напролёт, мы были обречены на верную смерть, к тому же на столько ртов в семье, по сути, один работник — мама. Такие многодетные семьи подлежали эвакуации, последним эшелоном вывезли и нас.
В блокадном Ленинграде. Фото: onedio.ru
По дороге на Урал мы все прошли боевое крещение такими бесконечными, жестокими бомбёжками, каких и в Ленинграде не встречали. Везли нас в теплушках, двери не закрываются, как только налет — люди сыплются горохом с вагонов и вжимаются в землю.
С тех пор я точно знаю — глупости, когда говорят, будто снаряд дважды в одну воронку не попадает. Попадает, да ещё и как! Сгоревшие вагоны отцепляли, нас уплотняли, и мы продолжали свой путь дальше, без еды, без воды, грязные.
Как-то до войны, читая „Железную дорогу“ Некрасова, встречала выражение „колтун в волосах“, всё недоумевала — думала речь о каких-то колдунах. Так вот все мы были в этих самых колтунах — вся голова в шишках из волос, а под ними кишат вши. Везли на Урал два месяца, доехали туда не все, но наша семья уцелела.
Кувирины
В Кировской области в селе Лебяжьем распределили нас в такую же многодетную семью, где также было пять детей и старенькая бабушка, а отец воевал на фронте. Местное население называло нас „кувирины“ от слова „эвакуированные“, подобных нам было немало. Со временем маме удалось устроиться санитарочкой в больницу и нам дали 12-метровую комнатку.
У нас же, детворы, были свои конкретные обязанности — я штопала то, что ещё осталось из одежды, научилась это делать в совершенстве, приходила в здание бывшей школы, где теперь размещали раненых, помогала им писать письма, постоянно отправляла запросы в поисках нашего отца и родных в административный центр города Бузулук.
Раз в неделю к нам в гости приходила соседка — эвакуированная ленинградка. Мы завешивали плотно окна, садились на пол и вслух по очереди читали Евангелие. Эту ценность нашей землячке удалось вывезти в целости и сохранности из блокадного Ленинграда. Такие вечера, где я впервые попробовала себя в роли пономаря, были настоящим праздником. Нужно сказать, что семья наша всегда была верующей, но в те годы выражать это открыто было небезопасно.
А ещё помню, как мы с ребятнёй собирали корни валерианы, сдавали их в аптеку и за это нам давали целых сто грамм леденцов. Это была роскошь!
Коренная ленинградка, она осталась несломлена и этой войной. Фото: Юлия Андриенко
Ну, а потом, как только прорвали блокаду, мама сразу же завербовалась в строительную бригаду вместе с нами и домой. А дома-то нет, разбомбили.
Помню, пошли в милицию, а там нас спрашивают — зачем мы приехали? Как же, отвечаем, это же наш дом, мы хотим здесь жить, мы будем отстраивать город. А начальник маме: „А где ваша рабочая сила?“ Мама на нас рукой показывает и говорит: „Вот моя рабочая сила“. Тот в ответ: „Да вы хоть знаете, что по законам военного времени вас всех нужно на 101-ый километр отправить? Вас никто не вызывал, вы вроде диверсантов“.
Но человечный всё же попался нам начальник, в конце концов пожалел, разрешил остаться, но с условием, что жильё будем искать сами. А маме предложил место уборщицы. Огромная удача!
Лепешки из лебеды и полчища крыс
Поселились мы в одном из классов старой школы и, несмотря на юный возраст, все работали в строительной бригаде — разбирали завалы, озеленяли город и т. д. А так как мы работали, то нам и карточки полагались, только не рабочие, мы же ещё несовершеннолетние, а иждивенческие. Но и это хорошо — раз в месяц крупу дают по килограмму, хлеб. 44-ый — был очень голодный год.
А когда дело к лету пошло, мы собирали лебеду, мяли её, на воде лепёшки жарили. Потом в Неве и каналах рыба начала нереститься, ей-то всё равно, что война. Тогда были модны мужские майки в маленькую дырочку, такие перфорированные. Вот мы завязывали бретельки, получалась сеть, ею и таскали мелкую рыбёшку.
Она пережила две войны, две блокады, вот только Победа была в ее жизни одна. Фото: Юлия Андриенко
Другая беда напала на Ленинград — крысы. Размером с хорошего поросёнка, отъевшиеся человечины за время блокады, агрессивные и наглые, они часто нападали на людей. Нередко бывало, мать уходила на работу, оставляла младенца, а возвращаясь, находила его загрызенным.
Мы по ночам обкладывали друг друга чем придётся и слышали, как крысы с треском грызут двери и полы. Потом их уничтожила военная санстанция. Вонь в городе стояла непередаваемая! Мы копали рвы и сотнями их скидывали туда. Но и это прошло.
А позже начали землю давать жителям в пользование, высаживали овощи везде, где только была возможность сунуть в почву лопату. Самое вкусное лакомство того времени, заменявшее нам и конфеты, и картошку, и даже муку, была брюква. Её вкус и до сих пор помню.
Победа со вкусом конфет
И вот, наконец, 45-ый год, Победа. Тарелки-радиоприёмники у всех на полную громкость, слышим — объявляют: „Победа! Победа!“ Что тут началось! Стар — мал все на улицу бегом, обнимаются, целуются, плачут! А вечером салют из двух ста сорока залпов. Двести сорок огней в небе и все двести сорок огней отражаются в Неве. Отец наш вернулся домой только в 1947 году, он ещё и в Японии воевал. Контужен был, но главное — живой!
Салют Победы в Ленинграде. Фото: onedio.ru
Осталось такое воспоминание — всю войну я мечтала о конфетах, которые назывались „Кавказские“, они ещё выпускались без обертки. Мама спрашивала, сколько же я их съем, когда они станут доступны? Я ей отвечала, что точно не меньше десяти. И вот мирное время. Мама покупает эти конфеты и предлагает мне целых десять штук коричневых манящих брусочков. Я съела три штуки и тут же вырвала. Истощённый организм отказывался принимать такое излишество.
Кстати, к еде я отношусь вполне спокойно, много продуктов в магазинах не покупаю, запасы большие не делаю и ем совсем немного».
Та война была менее лживой…
Мне запомнилась более чем скромная обстановка в авдеевской квартире Лидии Андреевны. В России блокадникам жилье давали, но Украина — другое государство, другое — во всех смыслах. Моя блокадница получала раз в год к 9 мая целых сто тридцать пять гривен! И никогда, слышите — никогда, я не слышала от нее ни одной жалобы. Наоборот, она еще умела беззлобно иронизировать над этим, вспоминая, что жизнь ее научила обходиться малым…
Но судьба ей уготовила еще одну войну. В ее доме вылетали окна, от снарядов дрожала авдеевская земля, люди бросали свои дома и спасали детей, а она спокойно шла в храм молиться за всех нас.
Каково ей, коренной ленинградке и учителю русского языка, было жить во всем этом? Фото: ВКонтакте
В городе исчезли свет, вода, тепло, а Лидия Андреевна оставалась. Мы встретились с ней последний раз в 2014 году — я принесла ей гостинцы: муку, сахар, масло, крупу и конфеты, которые назывались Кавказскими. Она расплакалась, пыталась мне хоть что-то дать в ответ. Я сказала, что уезжаю в Донецк, а когда встретимся, то устроим пир и салют, такой как был в день Победы в ее Ленинграде. Запомнились ее слова: «Юленька, та война была не такой лживой и жестокой, как эта».
Читайте также: Генштаб ВСУ подтвердил: Украина готовится к наступлению на Донбассе
Больше мы не виделись, а когда созванивались, она просила не говорить о войне, а лучше рассказать, чем живу, о чем пишу. В обстреливаемом городе, одна, в холодной квартире, несломленная ничем, она так радовалась за меня.
А вчера я узнала, что Лидии Андреевны больше нет… На той стороне нас когда-нибудь дождутся дома, шкафы и книги на полках, а люди — нет. Но голос ее звучит на диктофонной записи в моем ноутбуке, а теперь о ее судьбе будете знать и вы.
Юлия Андриенко
Источник - Русская весна
