Павел Раста: Записки международного террориста. Крещение. часть 1: Донецк
13 марта 2015
Нажимаю на виртуальную кнопку с надписью «Ok» и короткое sms-сообщение стрелой улетает в эфир. Это уже стало ритуалом: я отправляю их каждый день. Не знаю, верит ли моя мать на самом деле, что я уехал на заработки? Всё может быть. Человеку вообще свойственно не думать о плохом. Просто выталкивать из сознания дурные и страшные мысли, даже если вся логика событий этому противится. Таково строение человеческой психики и с этим ничего не поделаешь. Но может быть и так, что моя мать, в глубине души, уже давно всё поняла и просто смирилась. Она ведь знает меня лучше, чем кто-либо на этом свете. Знает, что меня не переубедить ни криками, ни угрозами, ни слезами. И просто делает вид, что верит в моё враньё. Молчит и молится. Как многие русские матери сейчас.
Прячу телефон в наплечный карман горки, и в этот момент здание казармы снова надсадно вибрирует. Прилетело не по нам, но близко и я инстинктивно пригибаю голову. Утро пятницы встречает просто невообразимым богатством звуков за окном.
- Ну, как тебе наши серые будни?
В курилку заходит Кипиш, интендант отряда.
- Офигеть, как классно, Коля. Бодрит.
Я глубоко затягиваюсь вонючей сигаретой «Хортица» - дешёвой отравой, которую нам выдают в качестве табачного довольствия. Претензий к качеству ни у кого нет: это лучше, чем ничего.
- Ни то слово. – Кипиш нехорошо усмехается. – Слышишь, как громко падает? Это танки.
- Да ладно? Это откуда ж они лупят?
- С Карловки и с Песок. Заезжают на высотки и бьют по навесной. Укроп набрался опыта.
Резким щелчком выбрасываю окурок в окно. Скрывать раздражение очень трудно, но надо. Впрочем, такие здесь все: внешне бравые и подчёркнуто лихо равнодушные к происходящему. Все улыбаются. Все травят анекдоты. Все делают вид, что их запредельной крутизне подобный цирк даже не интересен… А зубы скрипят. И глаза становятся мёртвыми. Там, за окнами, горит и осыпается бетонной крошкой их город. Место, где живут те, кто им дорог. Его разносят в прах твари, пришедшие Бог его знает откуда и Бог его знает зачем. Те, до чьего горла мечтает дотянуться каждый из нас. День за днём. Неделю за неделей. Месяц за месяцем. Каждый из нас слышал как, прикрываясь перемирием, гады стреляли и стреляли исподтишка. Каждый из нас знал, что, под прикрытием договора, они стягивали на позиции всё новую и новую технику, подвозили боеприпасы, сгоняли эшелонами свежее пушечное мясо с промытыми мозгами. Мы видели, как те, кто приезжает сюда из Винницы, Львова и Киева, нашивали себе на форму шевроны с надписью «Рабовладелец», и знали, по чью душу они это шьют. И ничего не могли сделать. Потому, что, пока они сами не рванулись вперёд, нам надо было стоять на месте. ИМ нарушение перемирия простят. НАМ – никогда. И, похоже на то, что они, наконец, решились.
Новые обстрелы Донецка начались ещё неделю назад, вскоре после Рождества. Но то, что мы видели сейчас, было чем-то запредельным: второй день город просто стирали с лица земли. Вторые сутки его мешали с грунтом из всего, что было в арсенале бандеровцев: весь букет известных нам РСЗО, миномёты, гаубицы, танки. Расстреливали, не прерываясь ни на минуту, ни на секунду. И каждый из этих звуков означал, что кто-то погиб. Что кто-то остался без дома. Что кто-то потерял близких. И каждого из нас накрывало чёрной волной самого сильного страха из всех, существующих в природе: страха не за себя – страха за тех, кто нам дорог и на кого сейчас с неба падает смерть. С этим страхом ничего нельзя сделать – он бьёт на уровне инстинкта, древнего, как сам мир. Я не был исключением. Мне тоже было, за кого бояться. До молчаливых судорог. До безмолвной истерики. Этот дикий, первобытный ужас выматывал. Он не давал спать и есть. И он был внутри. Он был надёжно спрятан под маской весёлого безразличия. Не только у меня. У каждого из нас.
- Какие новости, Кип? – я вдруг обнаруживаю, что у меня в зубах дымится новая, но уже наполовину искуренная сигарета. И когда я успел?
- Да никаких. Всё та же хрень. – Кипишь тихо матерится. Хотя, кого здесь стесняться, спрашивается?
– Ага. – К нашему светскому рауту присоединился Балу. Сделал это он тихо, что было очень странно, учитывая его характер. Балу задумчив и погружён в себя. - Гарнизон Донецка никаких приказов не получал. Стоим, где стояли, делаем, что делали. Кстати, ты в прорубь окунатся будешь? На выходных Крещение.
- Делать мне больше нечего. Да и где тут окунаться?
- А на Карловке! Самое козырное место. Я в прошлом году именно там и окунался.
Балу громко ржёт. Мы его в этом поддерживаем. Весь «тонкий сарказм» его слов предельно ясен каждому из нас: Карловка уже несколько месяцев – вражеский тыл. Который находится всего-то в двадцати пяти километрах от того места, где мы курим.
- Кстати, Шекспир. – Кипиш задумался. – Твой друг Таксист сейчас охраняет министерство транспорта. Ну, вот и встанешь вместе с ним, раз других приказов нет. Тем более что, по нашим данным, оно у укропских ДРГ-шников в первоочередном списке.
- Это ещё почему?
- Да кто их знает, древних укров.
Ловлю себя на том, что тяну из пачки третью сигарету. Коротко выругавшись, прячу обратно и, выйдя из курилки, спускаюсь в холл казармы.
- Привет, Воробей! – здороваюсь с дневальным. – Как твоё ничего?
- Как видишь. Домой не отпускают. – Воробей красноречиво поглаживает бороду. Когда он идёт домой к жене, он её сбривает. Супруга Воробья в этом вопросе непреклонна, как Великая Китайская Стена.
Дверь хлопает и в казарму шатающейся походкой заходит Саня. Боец, родом из Снежного, осевший в Донецке не так давно, но успевший повоевать и здесь, и в родном Снежном. Он возвращается из увольнения. И он пьян.
- Здорово пацаны! – он улыбается во все зубы, оставшиеся у него после сорока с лишним лет жизни.
- Не понял, Саня! Ты чё? – После минутного ступора я прихожу, наконец, в себя.
- Через плечо, Паша. – Саня продолжает широко улыбаться. – Кухня и сортир.
- Чего? – не понимаю я.
- Кухня и сортир. – повторяет он. – От моего дома остались кухня и сортир. Я бомж, пацаны…
Он поворачивается и бредёт в свой кубрик, тяжело опираясь на перила.
Мы молча смотрим ему вслед.
***
Вечер субботы. Казарма живёт своей жизнью, не смотря ни на что. Как, в общем-то, и весь город. Тем более что бомбардировка, длившаяся без малейшей передышки почти четыре дня, даже как-то поутихла. Мы с Таксистом полтора часа, как приехали с министерства транспорта, где наши обязанности, по большей части, свелись к непонятному сидению перед мониторами камер наблюдения и открыванию ворот. Впрочем, пара вооружённых людей в холле практически гарантировано отвращала большинство злоумышленников от мысли «желать странного». Ну, а штурма здания многочисленной группой спецназа и не ожидалось. Так что, возможно, наше присутствие там и имело некий смысл. Впрочем, осознание сего не поднимало нам настроения: быть охранниками нам ни то, чтоб очень нравилось.
Есть не хотелось и я решаю чуть отложить ужин. Захожу в курилку. Там курят Крот и Боня – совсем молодой парень, боевое крещение получивший под Славянском. Здесь много таких, как он – пацанов, ставших солдатами. Это не хорошо, и не плохо. Это реальность того слоя Сумрака, в котором мы находимся. Спорить с ней бесполезно. Да и смысла нет.
Здороваемся, я чиркаю зажигалкой и делаю первую затяжку. Краем глаза вижу в дверной проём Кипиша, шедшего по расположению с телефоном в руке и вдруг застывшего столбом. Он молча и сосредоточенно слушал то, что говорили ему из телефонной трубки. И не двигался. Вообще. Это длилось всего несколько секунд, после чего он резко убрал трубку в карман, выпрямился и очень громко произнёс (именно произнёс, но так, что, казалось, его было слышно в каждом уголке здания):
- Боевая тревога! Построение через 5 минут!
Едва закуренная сигарета летит на пол. Мы резко рванулись по комнатам, быстро натягивая разгрузки, бронежилеты, хватая оружие, к которому на ходу примыкали обоймы и магазины. Оцениваю боекомплект: один рожок, ни одной гранаты, одна пачка бинтов. Хреново. Очень хреново.
- Шекспир! – В комнату влетает Кипиш. – Обзвони тех, кого нет на располаге. Быстро! Времени нет!
- Что случилось, Кип?
- Караим звонил. Массированные прорывы по всей линии фронта. Началось.
Хватаю телефон. Секунду медлю и быстро набираю номер, который знаю наизусть. Не относящийся ни к отряду, ни к армии ДНР. В трубке весёлый голос.
- Привет!
- Слушай внимательно, у меня мало времени. – Зажимаю трубку плечом, одновременно судорожно натягивая берцы. – Хохлы пошли на прорыв. Нас подняли по боевой. Бери своих и идите в убежище. Я не знаю, чем всё это кончится в ближайшие часы.
В трубке молчание.
- Ясно.
За окнами вдруг раздаётся гул. Где-то поблизости дала залп батарея «Градов». Я быстро кладу трубку и начинаю с невероятной скорости звонить нашим парням. Дозваниваюсь не до всех – связь начинает ложиться. Понятно.
Бегу на построение и смотрю на часы. Четыре с половиной минуты. Это как я всё успел-то? Да уж, в такие моменты время ведёт себя по-особенному. И пространство тоже.
Караим уже приехал. Он – военный комендант Донецка и наш командир. Бритый наголо бородатый мужик в папахе с погонами подполковника. За пару лет до войны он ушёл в запас из системы МВД и взялся за оружие в первый же месяц в родном Енакиево. Мы выстроились.
- Бойцы! Существует угроза прорыва врага в Донецк. Наша задача патрулировать опасные места, в которых это может произойти. Кроме того, в город уже просочились ДРГ противника. Это мобильные миномётные группы, цель которых – парализовать наши военные коммуникации. Нам ставится задача прочёсывать город с целью их выявления и, в случае обнаружения, принимать бой. Но первоочередная задача – возможные места прорыва. Всем всё понятно?
Нам понятно. Вторая линия обороны города, к которой относился гарнизон Донецка, знала свои задачи давно. Мы знали и мы ждали.
Разбиваемся на группы. Мы с Таксистом попадаем в группу, которой командует Сфинкс. Сразу выезжаем в свой сектор. Смотрю в окно машины: город продолжает жить своей жизнью. По улицам гуляют люди, никто никуда не спешит, не бежит, не прячется. Только немногие, пока что, знают, что в нескольких километрах от них двадцать минут назад разверзся Ад и твари, которых он исторг из своей утробы, как раз сейчас рвутся вперёд. К ним. К их домам. К их жизням. К этим самым людям, гуляющим по ночным улицам города. К их детям, жёнам и матерям. И, возможно, мы – единственные, кто окажется между тварями и людьми. Н-да. Что тут скажешь?
- Смотрите, парни. – Сфинкс спокоен. Он такое уже видел. – Попытаться прорваться в город «по-тихому» они ещё как могут. Возможные направления мы сейчас и будем окучивать. В случае если они полезут здесь, наша задача: доложить о месте прорыва, обозначиться стрельбой и продержаться, сколько хватит…
- Чего хватит?
Сфинкс секунду молчит.
- Нас.
Он не продолжает. Мы всё поняли. В нависшей тишине сухо клацнуло пять затворов и пять предохранителей.
Выезжаем на окраину. Более или менее нормальная (даже по донецким нормам) дорога закончилась уже десять минут назад и белое «Рено» скачет по колдобинам размером с айсберг. Прихваченные крещенским морозом грязевые торосы скользят и передвижение по ним превращается в экстремальные гонки. Нам нельзя ехать медленно. Возможно, времени у нас даже меньше, чем мы думаем. Едем в тишине, внимательно вглядываясь в тёмные сгустки ночи за окном. Только Таксист и Сфинкс впереди периодически о чём-то коротко спорят. Два офицера советской армии – они не очень ладят, но сейчас это не имеет значения. Периодически то там, то тут вспыхивают фары гражданских машин. Они передвигаются как-то крадучись, испугано. Непонятное, безотчётное напряжение уже начало заползать в город и впиваться в его жителей своими невидимыми ледяными когтями. Этого невозможно объяснить словами. Это можно только почувствовать.
Машина выкатывает на возвышенность. Здесь дорога идёт по длинному извилистому холму с прекрасным обзором в одну из сторон. Или это насыпь? Не знаю. Высоковато для насыпи, наверное. Моё окно и мой угол обзора направлены в противоположную сторону. Туда, где ночные деревья заслоняют и без того непроглядное небо своими голыми, лишёнными листьев густыми ветвями.
- Твою мать! Вы туда посмотрите.
Мы все оборачиваемся в направлении, указанном Сфинксом. Там, в низине под нами, раскинулась Макеевка. И оттуда, с её тёмных улиц ввысь взлетали, уносясь в даль, огненные стрелы ракет. Уносясь туда, откуда надвигалась тьма. Мы не могли её видеть. Все законы природы противились этому. Но я готов поклясться, что чувствовал её. Чувствовал почти физически этот тёмный вал, пришедший в движение и пытавшийся затопить нас и этих людей внизу. Небо светилось и сверкало. Оно было иссечено огненными бороздами и пульсировало, словно поверхность озера лавы. Жуткое и, одновременно, захватывающее зрелище, от которого невозможно отвести глаз. Битва Света и Тьмы. Вот, значит, как она выглядит.
Мы снова въезжаем в Донецк. На въезде Сфинкс притормаживает возле алкогольного магазина, где собралась уж совсем неприличная толпа празднующих субботу граждан. Взрослые мужики и подростки. Интеллигентно тусуются по всем правилам полукриминального рабочего пригорода.
- Народ. Идите домой. Не надо вам сейчас на улице толпиться. Это не приказ, это предупреждение и доброе пожелание.
В любом другом месте планеты это пожелание не нашло бы понимания, но здесь даже пьяные осознают, что происходит вокруг. Народ мгновенно настораживается. Подростки уходят сразу без лишних вопросов. Взрослые мужики интересуются причиной. Когда они её слышат, улица пустеет в течении минуты. Все мгновенно трезвеют и становятся собранными и сосредоточенными. Война очень быстро отучает от нерационального, глупого поведения. А кого не отучает – тот, обычно, очень быстро перестаёт вообще как-либо себя вести. Потому, что сам перестаёт быть.
Въезжаем на тёмные улицы. Город замер. Город словно вымер. Редкие машины – это в основном, такси. Они проносятся быстро и стремительно. Но движутся скачками: на каждом перекрёстке их ждут посты. Все силовики, находящиеся в городе, сейчас на этих улицах.
Через три часа получаем приказ вернуться в казарму. За это время я уже сто раз пожалел, что не поел. Но, может, оно и к лучшему: в случае «не дай Бог» гораздо более желательно, чтобы у тебя были чистые кишки.
В казарме нам дают меньше часа на то, чтоб поесть и перевести дух. У меня уже два запасных рожка на 5,45: парни поделились. Интересуюсь у Белоруса, есть ли у него лишняя граната. Каждый из нас хочет иметь хотя бы одну. И каждый знает, зачем. Белорус качает головой:
- Шекс, у меня всего одна.
- Ну, ничего, брат. Если что – обнимемся.
Оба нехорошо улыбаемся. Мы поняли друг друга. Здесь вообще все и всё быстро понимают.
Получаем новый приказ. Нас выдвигают на охрану маршрутов подвоза боеприпасов к нашим батареям. ДРГ врага ведь не просто так просочились в город.
Таксист протягивает мне бронежилет.
- Шекспир, дарю. Это «четвёрка», броня – что надо.
Примеряю обновку. Бронник самодельный и тяжёлый. Но другого нет.
- Спасибо, Серёга.
Тот кивает. Таксист – человек серьёзный. Воевавший в Афганистане и в Чечне, куда он, уже будучи гражданином другой страны, поехал по контракту. Возможно, он был самым опытным бойцом в отряде. В отряде Серёгу уважают все. Не за послужной список. За честность. И тягу к справедливости. Он всегда вёл себя безукоризненно. Просто по человечески. Недавно он вышел из госпиталя: контузия, пережитая им в самом начале Русской Весны, дала осложнения – в мозгу возник сгусток крови, что едва не привело к инсульту. Но, только встав на ноги, он сразу же вернулся в отряд и выполнял все обязанности наравне с остальными, периодически глотая горсти таблеток. Воевать против бандеровской мрази он пришёл в первые же дни революции. Кто-то говорит, что война на Донбассе – религиозный конфликт? Так вот Таксист – католик. Но его отношение к т.н. «единоверцам» из Галиции ничем не отличается от нашего. Потому, что эта война – не война религий или обрядов. Это война Добра со Злом. И каждый сделал в ней свой выбор вне зависимости от того, как он молится и молится ли вообще.
- А я думал, нас на Авдеевку отправят, пацанам помочь. – Таксист заметно погрустнел.
- Не ты один так думал. Я тебе даже больше того скажу: поговаривают, что первоначально приказ был именно такой. Но потом в Донецке укропские диверы повылезали и встал вопрос ребром: или мы отгоняем их от коммуникаций, или пацаны на Авдеевке остаются без огневой поддержки.
- Да понятно. Но от этого ж не легче.
Я с ним согласен. Но кто-то должен заниматься и этим.
Снова выезжаем в город становимся на большом т-образном перекрёстке напротив вымершей несколько месяцев назад автозаправки. Вообще, такие вещи, как АЗС, аптеки и магазины в Донецке – понятия крайне бренные. Половина из них теперь существует только в виде учреждений-призраков, радуя глаз весёлыми вывесками о скидках и тяжёлыми замками на дверях. Многие из них, периодически, то открываются, то закрываются снова. Насколько хватит нервов у хозяев и насколько им позволяет работать суровая экономика города в осаде.
- Останавливаем и досматриваем все проезжающие машины. Проверяем документы. – Сфинкс расставляет нас по секторам.
Перекрываем дорогу. Машин мало. Народ попрятался, да и время позднее. Ещё более редких пешеходов досматриваем так же: корректировщики вражеского огня по-прежнему шныряют по городу, да и комендантский час никто не отменял.
Через полчаса пошла первая колонна. «Уралы», загруженные длинными ящиками с «огурцами», один за одним начали с глухим рычанием выныривать из-за поворота, тускло светя фарами. Они ехали не торопясь. Груз, который они перевозили, не любит суеты. Они ехали и ехали длинной чёрно-серой колонной, десяток за десятком скрываясь в тёмной трубе улицы справа от меня.
- Ух, как их много. – Иртыш, ещё один боец нашей группы, меланхолично закурил. – И это всё подарки укропам. У них сегодня просто праздник какой-то.
Мы посмеялись. Лихо, но не весело. Потому, что «праздник» был и у нас тоже: грохот «входящих» доносился то с одной стороны, то с другой. Земля ощутимо подрагивала. Воздух то оглашался завыванием, то бил по мозгу разрывами, то разражался злым стрёкотом тяжёлых пулемётов, долетавшим из аэропорта. Там сейчас жарко. Там сейчас танки. ИХ танки. Которые не могут продвинуться ни на сантиметр – ни на дюйм не в состоянии сдвинуть с места вставших насмерть парней из «Востока», «Спарты» и «Сомали». Мимо нас в ту сторону периодически проносятся микроавтобусы с подкреплением и кареты «скорой помощи». Мы молча провожаем их взглядом.
- Хрень какая. – общую мысль выражает Таксист. – Лучше бы нас туда послали.
Ему никто не ответил. А что тут, вообще, можно сказать?
- Погодите, ещё успеем. – Сфинкс поправляет автомат и указывает нам на фары очередной приближающейся машины. – Этого дерьма на всех хватит.
Да уж. На всех… И надолго.
Внезапно где-то за дальними домами глухо, но громко заревело. А через несколько секунд небо у нас над головой расцвело яркими, быстро угасающими росчерками взлетающих «Градов». Они летели и летели, как огненные метеоры, и ничто не могло противостоять этой грозной, неумолимой силе. Батареи, боеприпасы для которых недавно провезли через наш пост, начали работать, сплошным частоколом выпуская в ночное небо неистово пылающее возмездие. Яростный меч Немезиды, летящий в тех, кто сейчас «доблестно» расстреливает гражданские кварталы Донецка.
Мы, невольно, застываем с открытыми ртами. Вот это да.
- Привет укропам. – говорит Иртыш и удаляется в направлении ночного ларька за горячим чаем. Стоять нам здесь ещё долго. А холод уже вполне отчётливо начинает заползать под разгрузки и бронежилеты.
Поправляю амуницию. Сколько ж килограммов на мне надето? Броник-четвёрка, разгрузка с боекомплектом, автомат… Слегка подпрыгиваю. Да уж. Начинаю понимать средневековых рыцарей с их латами. А ведь, по большому счёту, с тех пор очень мало что изменилось. Только детали. А суть одна и та же.
- Посмотрите туда. – Вернувшийся Иртыш вдруг резко ставит пластиковые стаканы с чаем на бордюр и вскидывает автомат.
Мы смотрим. На расстоянии ста метров от нас останавливается машина. Джип, марку которого мы различить не можем. Постояв минуту, она резко разворачивается и уезжает. Мы переглядываемся. Диверы? Может да, а может нет. Преследовать их мы не станем в любом случае. Во-первых, уже не догоним, а, во-вторых, скоро должна пойти новая колонна с ракетами для наших батарей. Что будет, если в наше отсутствие с ней что-то случится? Кто даст гарантию, что коллеги этих «ночных джиперов» как раз сейчас не ждут именно таких наших действий в переулке поблизости? Это укропские генералы умом не блещут. А вот с их ДРГ всё иначе. Сильно иначе.
Ближе к пяти утра артиллерийская перестрелка внезапно начинает стихать. Нас отзывают в казарму. Сфинкс, коротко переговорив по телефону с Караимом, сообщает нам:
- Их прорывы отбиты. На всех участках фронта.
Уже в казарме смотрю на себя в зеркало. «Но и рожа у тебя, Шарапов» (с). Как будто вагон угля перекидал. И правда, усталость накатывается просто дикая. Сколько ж я не спал? Почти сутки. Жаль, что Бог не наградил меня лишним весом. Не думаю, что, для борьбы с ним, есть тренажёр лучше, чем бронежилет. Как говорится: бронник – он ведь только в первую неделю полнит, а потом очень даже стройнит. Оставшиеся выходные прошли, на удивление, спокойно. Некоторые из наших даже ухитрились съездить окунуться в прорубь. Укры зализывали раны. Мы так и не поняли, что это было. Может, разведка боем по всему фронту. Если так, то полученное знание их вряд ли обрадовало. Может, военная авантюра, приуроченная к очередному празднику, как они любят. А может просто наш дух в очередной раз оказался сильнее того, что на месте духа выросло у них. В понедельник утром нас снова отправили охранять министерство транспорта. И, примерно через час после того, как мы заступили на пост, за стенами снова загрохотало.
- Отдохнули, укропы.
Таксист отложил ножницы. Заняться нам там было, особо, нечем, и Серёга решил заняться эстетическим вопросом. Старые вывески, висевшие на здании министерства (бывшего донецкого «Облавтодора»), радовали глаз государственной символикой бывшей «украины». Для того чтобы объяснить ту степень ненависти, которую они здесь вызывают, у меня банально может не хватить словарного запаса. Нечто запредельное. Невообразимое. Особенно у таких людей, как Таксист – коренных дончан. Вот уже полчаса он вырезал символику ДНР из предвыборных плакатов и аккуратно клеил её суперклеем поверх «тризубов» и «жовто-блакiтных прапоров». Только человеку, никогда не бывшему здесь, это занятие может показаться странным. Таксист – человек выдержанный. Другой на его месте, взял бы лом и вырвал эти таблички из стены с мясом. Как и происходило минувшей весной и летом по всему Донецку.
Я поднимаюсь и иду на крыльцо покурить, по пути оценивая работу Таксиста. Отработано от души.
Закуриваю, делаю первую затяжку и в этот момент где-то очень близко раздаётся глухой грохот. Холодный зимний воздух неожиданно сгущается и бьёт меня в бок. Я хватаюсь за дверную ручку. Не слышу, а ладонью чувствую, как звенят и вибрируют стёкла в рамах прозрачных стен вестибюля. Сигарета вылетает у меня изо рта. Вернее, её от туда просто выбивает и зашвыривает куда-то далеко в сторону. Не слабо. Пригнувшись, запрыгиваю обратно в здание. Ну его на фиг, ребята: курить – здоровью вредить. Уже из здания слышу, как в парке поблизости загудели наши установки залпового огня. Ответ не заставил себя долго ждать.
- Ребята! – Перепуганная дама-завхоз выглядывает из-за двери. – Если что, заходите за эту дверь. Здесь коридор глухой, практически, бомбоубежище. По нескольку стен вокруг.
Мы благодарно киваем.
Но обстрел стихает довольно быстро. Нас отвозят на обед в какую-то ведомственную столовую министерства. Стены почти не дрожат. Конечно, для тех, кто не жил здесь минувшие две недели и этого бы хватило, чтобы начать искать пятый угол, но мы реагируем спокойно: слышим, что бьют не сюда.
Едва мы возвращаемся на пост, как у Таксиста звонит телефон. Он внимательно слушает, потом молча кладёт трубку и оборачивается ко мне.
- Шекспир, две новости. Мы больше не комендатура. Нас перевели в Республиканскую Гвардию.
- О, как. – Я заинтересованно отрываю взгляд от книги.
Республиканская Гвардия… Она создана неделю назад и в неё один за одним начали включать старые отряды и батальоны, самосоздавшиеся в начале войны. «Восток», «Оплот» и некоторые подразделения РПА уже туда влились. Теперь настала наша очередь: отряд «Варяг» снова стал боевым подразделением во всех смыслах этого слова. Мы больше не гарнизон Донецка. Теперь мы из другой оперы.
- А ещё прямо сейчас нас отправляют на Пески. Не всех. Часть. Там, по ходу, совсем тяжко.
- Прямо сейчас?
- Ага. Кипиш говорит, что он сейчас за нами приедет.
Я встаю и начинаю собираться. Пески – это город-спутник Донецка. А, может, его ближний пригород? До войны, ещё при Союзе, там были мощные оборонные производства со всеми вытекающими подробностями в виде мощных подземных строений и коммуникаций, превратившихся сейчас в крепости. Там были дачи. Там был лес. Там была очень красивая природа. По крайней мере, если судить об этом по фотографиям близких мне людей из Донецка. Всё это было… Теперь там Ад. Именно из Песок артиллерия гадов долгие месяцы обстреливала город. Из них и ещё из нескольких мест: из Авдеевки, из аэропорта. Впрочем, из аэропорта больше не стреляют. По крайней мере, в нашу сторону. Что именно сейчас происходит на Песках, мы не знаем. Из скупых данных, доходящих с передовой, мы составили мнение о том, что часть Песок теперь за нами, часть за ними и огромная мёртвая зона посередине. Место, где, наверное, уже нет ничего живого. Взять их с наскока не удалось: бандеровцы хорошо там укрепились. И теперь обе стороны вели изнурительную и кровопролитную позиционную войну. На полное уничтожение. Без компромиссов. Нам удалось их отбросить и вгрызться в территорию зубами. Но, пока, о взятии города речь не шла. Сейчас бои там вспыхнули с новой силой и новое подразделение Республиканской Гвардии собиралось вступить в бой «с места в карьер».
Кипиш приезжает через 20 минут. Он как-то оценивающе на нас смотрит.
- Пацаны. Дело в следующем. Этот объект без охраны бросать нельзя. Так что на Пески сейчас поедет один из вас. Второй продолжит нести охрану сегодня и дальше. Ну, а там видно будет.
Он смотрит то на меня, то на Таксиста. Длится это, где-то, с минуту.
- Шекспир, ты остаёшься. У Серёги опыт войны большой, он там больше сгодится.
Странное ощущение. Нормальный человек на войну не рвётся. А мне вдруг стало как-то паршиво. Парни там, а я здесь… Нет, я понимаю, может это и большая удача, да и министерство – безусловно, важный стратегический объект. Но… Что ж мне так поскудно-то?
Таксист ставит сумку на стол.
- Паша. Я так понимаю, мы сразу туда. Завези мою сумку в казарму, ладно?
- Без вопросов, Серёга.
- Ладно, увидимся.
Жмём друг другу руки. Таксист быстро садится в машину Кипиша: синий потрёпанный «Ланос». Поворачивается и машет рукой.
Я молча смотрю ему вслед. Говорить, почему-то, не получается.
***
Утро среды. Половина восьмого. Едва мой затуманенный мозг отзывается-таки на зов будильника и я, сев на кровати, трясу головой, отгоняя последние остатки ночи, звонит Сфинкс. С Песок. Сразу же спрашиваю, как там наши.
- Да всё в порядке с ними. Сидят в бункере, ждут приказа.
Отлегло. Не торопясь, умываюсь и завтракаю. Сегодня на объект я еду на троллейбусе. Как и вчера. Все машины отряда на боевых вместе с водителями. Благо, для бойцов Народной Армии проезд в Донецке бесплатный. Правда, ездить в общественном транспорте с автоматом нам строго-настрого не разрешают, ну, а что делать? Такие уж у нас нынче обстоятельства. Так что придётся мне и Чудному (поставленному моим напарником) сделать вид, что «нас здесь не стояло». Кстати, а где он?
Смотрю на часы. Половина девятого. Через полчаса надо быть на объекте. Неужели дрыхнет? Чудный был абсолютным чемпионом ВСН по раздолбайству и, хоть я и включил по отношению к нему режим максимальной дедовщины, ничего не помогало. Как говорит Кузя: «Ему надо поменять позывной на «Колобок». Такой вот человек-колобок – что ни поворот, то бок». Подумав об этом, я непроизвольно хохотнул. «Боками» в армии Новороссии называли то, для чего раньше использовались термины «косяк» и «залёт». Так что, запросто, может быть, что он и в самом деле до сих пор обнимается с любимой подушкой.
Поднимаюсь на второй этаж и захожу к нему в кубрик. Ну, так и есть!
- Чудный, вставай.
Пихаю его в бок. Не реагирует. Повторяю попытку снова. Ноль эмоций. Стою с минуту, а потом вдруг выпрямляюсь и каким-то не своим голосом резко и громко произношу:
- Подъём, боец!
Чудный подскакивает, как пружина и ошалело на меня смотрит. Однако! Может, эти слова – волшебные? Или сержантские погоны на плечах придали мне +8 очков к магии? Ну, я даже не знаю.
- Боец, времени на пожрать у тебя уже нет. Умылся, оделся, а через десять минут я встречаю тебя на улице и удивляюсь.
Что-то бурча, Чудный трусцой несётся куда-то в сторону раковины.
Стрельба сегодня снова притихла и до обеда мы её практически не слышали. В районе часа дня, зайдя в ведомственную столовую, мы располагаемся. Кормили там довольно сносно. Насколько это было возможно в условиях осады и войны.
Внезапно слышу телефонный звонок. Варяг? Снимаю трубку.
- Да, Саня?
- Шекспир… Ты как?
- Да, вроде, нормально, а что.
На несколько секунд в трубке повисает тишина. Командир как-то странно молчит, словно подбирает слова.
- Таксиста больше нет.
- Что?
Чудный хочет мне что-то сказать, смотрит на меня и вдруг резко осекается.
Делаю глубокий вдох.
- Как?
- Мина. На Песках полчаса назад. Его и ещё одного паренька из «Оплота». Упало метрах в трёх – там шансов не было вообще. Плюс ещё один тяжёлый «трёхсотый». Но… Его так измолотило… В общем, не думаю, что парень выкарабкается.
- Как это случилось?
- Диверы, брат. Таксист с ребятами прочёсывали местность и их накрыли. Всю тактическую группу. Чётко, аккуратно, с близкого расстояния. Навела какая-то сука.
Варяг делает паузу.
- Они там, по ходу, в засаде сидели. И ждали. Следом должны были наши пацаны пойти. А друг твой сам вызвался сначала местность прочесать. Серёга сегодня много жизней спас. Может быть даже всех. Ты напишешь про него некролог от нашего отряда?
- Да…
Кладу трубку. Чудный смотрит на меня застывшим взглядом. Он всё понял.
- Кто?
- Таксист.
Он отворачивается. Борщ на столе остыл. Мы больше не хотим есть.
***
Слова не лезут в голову. Их просто нет. Надо что-то написать, но мозг, словно, заморожен. Он вдруг резко перестал что-либо чувствовать и, как будто, замер.
«Надо написать его дочери. Я не знаю, что ей сказать… Слушай, реально – я просто не знаю»
«Напиши, что он был настоящим мужчиной. Напиши, что был достойным человеком. Напиши, что гордишься тем, что его знал. Напиши, что он герой и погиб, защищая женщин и детей. Знаешь… Это то, что я сама хотела бы услышать… если такое случится…»
«Да. Наверное, так действительно будет лучше…»
Откладываю смартфон в сторону. Стены опять начинают дрожать и вибрировать. Суки… Я за всё вам отомщу. Теперь это личное.
***
Снова ударил мороз. Редкий снег присыпает застывшую в причудливых формах землю под ногами. Гроб стоит на нескольких составленных вместе табуретах. С Таксистом прощаются родные, близкие и соседи. Он жил в пятиэтажке в центре Донецка. Сюда мы и привезли его полчаса назад. Узнать Серёгу трудно. Разорвавшаяся в трёх метрах «восьмидесятка» не оставляет человека прежним. Мы стоим и курим чуть в отдалении.
- Раста, ты помнишь, какой сегодня день? – Варяг сбивает пепел.
- Да, помню. 25 января.
- Ровно год, как всё началось.
Ровно год… В том январе я приехал в Донецк на конференцию русских националистов читать доклад по «украинскому проекту». Ехал на конференцию, а приехал на войну. Ещё сойдя с поезда в три часа ночи, я это почувствовал. Необъяснимое ощущение. Словно серая пыль, осевшая на всё вокруг. Война – это вещь загадочная. Она начинается задолго до первых выстрелов, зарождаясь на каком-то тонком, энергетическом уровне, как вирус, поражающий организм изнутри ещё до появления первых внешних симптомов. Её не видишь. Но её чувствуешь. И я почувствовал её в тот далёкий день, год назад. И не ошибся, потому, что доклад мне в тот день прочитать не пришлось – я приехал как раз к первой попытке штурма города бандеровцами. Ещё без оружия, за несколько месяцев до первой крови. Я не подгадывал свой приезд. Просто так совпало. И именно там, на этой конференции в зале гостиницы «Ева» руководители русских подпольных групп впервые договорились друг с другом. И дали первый отпор гадам. Давно это было… Словно сто лет прошло.
А потом была война. Я не мог знать, что рядом со мной в президиуме сидят будущие члены революционного правительства, будущие полевые командиры, будущие «международные террористы». Что пройдёт всего год и многие из тех, кто был тогда в этом зале, станут героями, взявшим в руки оружие. Кто-то станет предателем, перебежавшим к бандеровцам… А кого-то уже не будет в живых год спустя. Я не знал. Я не мог этого знать.
Подходит Кипиш.
- Пора выдвигаться на кладбище. И… Шекспир. Ты Чудному передай: если он опять будет проситься на Пески – я ему лично хлебало разобью.
- Угу. А я добавлю. Нечего ему там делать.
Да, всего 17 лет балбесу. Ему там, и правда, делать нечего.
Выдвигаемся. Я еду с Кузей и Пчёлом на его машине. Пчёл молчит, Кузя тихо, мрачно матерится. Я просто смотрю в окно. Едем с оружием. Серёгу мы проводим, как воина.
Потом, уже возле могилы, весь отряд становится в строй и делает три залпа в небо. И выпускает следом все оставшиеся магазины. Молча. Без слов.
Я снова сажусь в машину Пчёла. Видавшая виды зелёная «Нива» заводится не сразу. Это очень надёжная машина. Она повезёт в любом случае. Выезжаем на дорогу.
- Пацаны, а чего так тихо едем-то?
Кузя на заднем сидении кладёт свой АКМ на колени.
- Давайте, что ли, музыку включим?
Пчёл нажимает на кнопку автомагнитолы и тут из динамиков гремят первые аккорды песни. Мы замираем. Как могло произойти, как могло случиться, что именно эта песня сейчас звучит в эфире?
«Не для меня придёт весна.
Не для меня Дон разольётся.
И сердце девичье забьётся
С восторгом чувств не для меня».
- Да! Сделай громче, брат!
Старая казачья песня заполняет собой всё вокруг. Весь мир звучит её нотами. Вибрирует и резонирует ею. Мы все знаем её слова. Не сговариваясь друг с другом, мы начинаем петь вместе с кубанским казачьим хором. Громко. Насколько хватает голоса. Вырывая из души каждое слово.
«Не для меня цветут сады,
В долине роща расцветает,
Там соловей весну встречает,
Он будет петь не для меня».
Мимо проносится Донецк в белом, снежном уборе. Люди на улицах спешат по своим делам. Где-то вдалеке снова грохочет. По городу опять стреляют. Но люди не обращают внимания. Им не всё равно. Просто они никогда не сдадутся. И их спокойствие пропитано, пронизано этим. Эта спокойная решимость сильнее любых истеричных выкриков тех, кто сейчас стреляет по их домам. Пчёл давит на газ и мы летим вперёд, как зелёная молния.
«Не для меня текут ручьи,
Журчат алмазными струями,
Там дева с чёрными бровями,
Она растет не для меня».
Кузя танцует на заднем сидении, размахивая автоматом. Я выстукиваю ритм прикладом по носку берца. Пчёл улыбается и лихо крутит руль. И как-то странно трёт глаза. Словно в них надуло ветром.
«Не для меня придёт Пасха,
За стол родня вся соберётся,
"Христос воскрес" из уст польётся,
Пасхальный день не для меня».
Великая песня предков. Один мой друг как-то сказал, что это – песня русских самураев. Трудно даже описать, какая невероятная сила духа в этих простых, незамысловатых словах. «Путь воина – это путь смерти». Кажется, так сказано в кодексе «Бусидо». Может это и верно. Только никто к ней не стремится. Просто она – часть жизни. И те, кто когда-то придумал эту боевую песню, хорошо это понимали. Гораздо лучше, чем понимаем мы сейчас.
«Не для меня цветут цветы
Распустит роза цвет душистый.
Сорвешь цветок, а он завянет
Такая жизнь не для меня».
Я опускаю вниз стекло и так громко, как только могу, пою в серый, зимний день. Мне всё равно, кто меня слышит и что об этом думает. Пчёл давит на клаксон. Мы полностью, без остатка поглощены этой песней, выплёскивая из себя всё, что скопилось в душе, вместе с её словами.
«А для меня кусок свинца,
Он в тело белое вопьётся,
И слезы горькие прольются.
Такая жизнь, брат, ждёт меня».
Музыка замолкает. Мы откидываемся на сидения и пытаемся перевести дух. То, что тяжёлым грузом лежало на сердце, словно испарилось. Полностью. Без остатка. Оно было спето и унеслось вместе с древней мелодией в низкое зимнее небо. Прощай, брат. Жизнь продолжается. И на войне ярче всего понимаешь это.
***
В окна светит солнце. Не по-зимнему яркое и ослепляющее. Кажется, вот-вот услышишь птиц. Но они не поют. За окнами снег. Он ярко блестит и играет под солнечными лучами.
Актовый зал бывшего здания контрольно-ревизионного управления Донецка, с приходом революции и войны ставшего казармой, ярко освещён этим светом.
- Парни. Завтра мы снова едем на Пески. Пойдут только добровольцы.
Командир замолкает и тяжело смотрит на нас. Молча поднимаю руку… Продолжение следует... Ваш Павел Раста, позывной "Шекспир".
Источник - Агентство «Новороссия»
