Русский ядерный реактор

ХОЛМОГОРОВ Егор
«Ваша задача — не просто сделать что-то новое, ваша задача — сделать принципиально новый шаг. Посмотрите, как сегодня развивается мир. Есть страны, которые по количеству населения несопоставимо больше нашей, есть государства, где технологии, современные способы управления гораздо эффективнее, чем у нас. Но возникает вопрос: если мы существуем больше 1000 лет, и так активно развиваемся, и укрепляем себя, значит что-то у нас есть такое, что этому способствует? Это „что-то“ — это внутренний „ядерный реактор“ нашего народа, русского человека, российского человека, который позволяет двигаться вперед. Это некая пассионарность, о которой Гумилев говорил, которая толкает нашу страну вперед. И вот вам, тем кто сейчас вступает в активную жизнь, надо иметь это в виду, и добиваться качественно лучших результатов».
В тысячелетнем Ярославле Владимир Путин напоминает о тысячелетнем историческом пути России.
Это не так банально, как может показаться. Долгое время дискурсом нашей власти были рассуждения о «нашщей молодой стране» возникшей, якобы, в 1991 году. Такие рассуждения позволяли всевозможным реформаторам и экспериментаторам освободиться от груза русского прошлого, чтобы строить новую жизнь, влитую в ритмы «мирового сообщества».
Но вскоре выяснился парадокс — освобождение от прошлого оказывается освобождением от будущего. Дефицит русского будущего напрямую порождается дефицитом русского прошлого. Человеку эпохи модерна, отрекшемуся от мифа о «золотом веке» привычно населять будущее прекрасными образами, а всё дурное низвергать в прошлое, как некий ад — «отречемся от старого мира». Все же, в элементарный здравый смысл подсказывает ему, что не только «настоящее является следствием прошедшего», как настаивал Карамзин, но и будущее произрастает на той богатой, жирной и плотной или же, напротив, на скудной и развеваемой как песок, почве, которую представляет собой прошлое. Чем богаче состав прошлого, чем развитей наша корневая система, проницающая его, тем питательней соки, устремляющиеся к пышной кроне грядущего века. Недостаточность, оскудение прошлого ведут и к иссушению будущего.
Историческая традиция есть аккумуляция энергии для дальнейшего исторического движения.
В умелых руках она не мертвый груз, а строительный материал и инструмент. Мало того, — прошлое оказывается палочкой-выручалочкой тогда, когда настоящее заходит в тупик. На это указывал «отец консерватизма» Эдмунд Бёрк, подвергая критике французов, которые, сочтя свою текущую государственность негодной и не обеспечивающей свободы, начали разрушать её «до основанья, а затем». Исступленному нигилизму Бёрк противопоставил программу восстановления достоинства через обращение к дальним предкам через голову ближайших.
«Если последние поколения вашей страны не имели особого блеска в ваших глазах, вы могли, обойдя их, обратиться к более древним вашим предкам, благоговейно склоняясь перед ними. Ваше воображение узрело бы в сих предках образец добродетели и мудрости, стоящий выше грубых потребностей текущего момента, и вы могли бы возвыситься, подражая образцу, вдохновившему вас. Почитая предков своих, вы научились бы почитать самих себя». Вот почему так важно, что Владимир Путин вернул в политический оборот «русское тысячелетие», вместо «четвертака», отсчитываемого от потрясений 1991 года. База нашего будущего стала в четыреста раз устойчивей.
И то движущее начало, которое позволяет нам строить на этом фундаменте, Путин обозначил как русский внутренний ядерный реактор, прибегнув к образной терминологии выдающегося русского мыслителя Льва Николаевича Гумилева, введшего в науку, социальную мысль и публицистику термин «пассионарность».
Поражает то насколько точно и корректно употребил Путин понятие «пассионарности», по сути очищая его от нанесенных ложных смыслов.
В последнее время слово «пассионарность» в нашей публицистике использовалось совершенно безобразно, вкривь и вкось, обычно в ключе национального нигилизма — мол «у русских убывает пассионарность», «мы на фазе обскурации», да еще и с проповедью теорий квази-евразийского «всесмешения» в России, которой, якобы необходимо «влить кровь более пассионарных народов» (роль которых почему-то обычно играют народы Средней Азии и Кавказа, которые, согласно гумилевской теории, как раз находятся в глубоком упадке пассионарности). Пассионарность представляют как некий заряд в аккумуляторной батарее, этносе, который постепенно необратимо убывает, если его не подключить к электросети — «космосу». И в такой интерпретации понятие приобретает какой-то прямо полуоккультный оттенок.
Путин же заговорил о пасионарности как о страсти, как о жизненной энергии, движущей русских в будущее. И здесь небесполезно вспомнить теорию самого Гумилева, а не её газетные перепевы.
Гумилев понимал этнос как сообщества связанного особенной системой адаптаций к ландшафту, передающихся через этническую традицию, представляется мне истинным. Гумилев определяет традицию следующим образом: «Иерархия стереотипов и правил поведения, культурных канонов, политических и хозяйственных форм, мировоззренческих установок, характерных для данного этноса и передаваемых из поколения в поколение. Накопленной этнической традицией и определяется своеобразие каждого этноса, его место в ряду других народов».
Другими словами этнос это система которая воспроизводит сама себя в определенном ландшафте при помощи людей, которых она отпечатывает по матрице своей традиции — не «гармошки-балалайки», а фундаментальных адаптаций. Цель существования этноса — при помощи своей традиции воспроизводить себя как этнос.
А вот пассионарность — это свойство не этноса, а человеческого существа. Пассионарий это индивид. «Много пассионариев» это много пассионарных индивидов. Кстати зачастую пассионарии друг друга не переносят и стремятся поскорее друг друга убить. Пассионарий — человек с зашкаливающей жизненной энергией, которая отключает у него инстинкт самосохранения, в этом смысле всегда один.
Этнос не производит пассионарность, но потребляет её, как топливо, не как машина потребляет бензин, но скорее как организм потребляет пищу. Этнос выступает как агрегатор пассионарности. Употреби Гумилев в своё время это слово и всё бы встало на свои места.
Задача этноса как системы «улавливать» пассионариев, втягивать их в себя, «расщеплять» их деятельность на полезные вещества для своего этнического строительства — расширение территории, экспансию, культурные артефакты и т. д. Но самое главное для этноса — заставлять пассионариев на биологическом уровне (пассионарность, как мы помним по Гумилеву, передается половым путем) вливать эту пассионарность в этнос через семя, а затем этнос обрабатывает новорожденных членов этноса при помощи традиции.
Перед нами не «всеприятие» и не «мультикультурализм», а нечто прямо противоположное — насос, который безошибочно определяет полезного человечка, вытягивает его из его этноса, перемещает свой, уменьшает заряд там, увеличивает здесь.
Для сильного этноса это беспроигрышная игра. Этнос у которого все в порядке всасывает в себя пассионариев, отметает шлак и полностью перерабатывает полученный человеческий материал своей традицией. Сама традиция, при этом, непрерывно гибко развивается, самоадаптируется к результатам деятельности пассионариев. Точнее сказать, —
традиция объявляет практически все результаты деятельности пассионариев не противоречащие прямо фундаментальным адаптациям этноса… традицией. То, что совершил во благо этноса великий человек, то и есть традиция. Не правда ли, и в самом деле похоже чем-то на ядерный реактор?
Гумилев много говорил о кризисных явлениях в жизни этносов и, до недавнего времени именно эта, кризисная сторона его теории воспринималась как главная, поскольку мы сами ощущали себя в глубоком кризисе.
Этнос с проблемами начинает изолироваться, чтобы удержать целостность традиции, пытается достичь «гомеостаза», стать «изолятом». Изоляция позволяет снизить падение пассионарности в системе до естественной убыли. Это единственно верная стратегия, поскольку в этносе главное это «реактор» традиции — пока он не сломан, любой приток энергии может этнос оживить и заставить переродиться, как с этносами постоянно и происходит и потому многие из них, в лице их традиции, живут гораздо дольше 1000 и даже 1500 лет.
А вот если этносу не удается уйти в гомеостаз, то его накрывает обскурация, его буквально насилуют соседи. В систему непрерывным потоком поступает семя человеческого шлака, соседских субпассионариев (субпассионарий — это тот, кто извлекает энергию из расщепления этнической традиции, её паразитического использования — от паразита социального до паразита интеллектуального). К современному пришельцу с Востока, в отличие от татарского мурзы Чагадая и прочих участников этнических процессов в России в XIV–XVI веках, прилагается его мама и его клан, то есть матрица их традиций. Вы не получаете «чужое семя» для русской матрицы, вы предоставляете русскую матку для матрицы чужой.
И напротив, немногочисленные пассионарии, воспитанные в традициях этого этноса, подпитывают собой другие реакторы, другие этносы, обрабатывающие детей по своим традициям, «уезжают жить в Лондон».
Гумилев ввел в постсоветской России моду на евразийство. Хотя и здесь последователи поняли его неверно, они начали откровенно унижать русских перед тюрками и иными степными народами. Мыслитель говорил совсем об ином — как последователь славянофилов и старших евразийцев он предупреждал против западнического прельщения, западнического пленения русской культуры, государственности и народа.
Он полагал, что «комплиментарность», то есть совместимость для жизни в рамках одной государственной и культурной традиции у русских и у татар, башкир, других народов Евразии, гораздо ближе, а потому нам нужно держаться вместе (интересно, что во времена Гумилева еще не были известны результаты генетического исследования евразийских народов показавшие, что и у восточных славян и у некоторых тюркских этносов общий геном, R1a1, унаследованный от древних индоевропейцев живших в сердце Евразии).
Странным образом гумилевская теория была подана в прямо противоположном ее исходным идеям смысле — не как основание для общности, а как повод для отодвигания, унижения и даже подчинения русских, как повод для сепаратизма и фантазий о возрождении Золотой Орды. Между тем для Гумилева, как и для других евразийцев, Евразией была Россия, а фактором её единства — русский народ. «Творец русской истории — русский народ» — подчеркивал другой евразией, Г. В. Вернадский в своем «Начертании русской истории».
И когда сегодня Владимир Путин говорит о том «внутреннем ядерном реакторе», который позволяет тысячелетней России двигаться в будущее, о той пассионарности, которая пробуждает в нас страсть жить, творить и сражаться, и обращается к наследию Гумилева, то надо понимать, что в сердцевине этого реактора — русская историческая традиция, основанная как на глубокой адаптации к вмещающему ландшафту России, так и на идеальных духовных целях и смыслах, которые уже какое столетие поддерживают нашу энергию преодоления.
Гумилев никогда не ставил вопроса о качественном содержании той пассионарности, той страсти, которая движет жизнь этноса. Для него было важно, что эта страсть побуждает человека, пассионария, преодолевать порог простого приспособления к жизни. Между тем, здесь его теорию можно было бы развить и дополнить. Каждая этническая традиция окрашивает пассионарность в себе в особые цвета. И русская пассионарность — это, прежде всего, энергия преодоления невозможного, это стремление к тем экстремальным значениям на которых осуществляется немыслимое.
К такой ориентации усилий нас подталкивает наша среда, экстремальный Север, который может считаться просто непригодным для развития столько высокой и разносторонней цивилизации, да еще и занимающей столь обширную государственную территорию. Однако русские осуществили это невероятное предприятие и двинулись дальше, в космос, в Арктику и Антарктику, в океаны.
В русском культурном коде — великие и невероятные дела совершенные немыслимо малым числом людей. И характерно то, что разговор Путина и молодежи строился сегодня именно в этой логике. «Починив» в значительной степени механизм нормальной русской этнической традиции (пусть еще не все отлажено, но так ведь и починка была скоростной), Путин приобрел власть всерьез говорить о будущем не только как о «жизненном приспособлении», но и как о движении к новым невероятным горизонтам — перелеты между концами страны через космос, разработка искусственного интеллекта, развитие атомной энергетики. Причем в его словах футуристическая перспектива не отрицает прошлое, а развивает и упрочняет его.
Президент не заигрывает с молодежью как мнимым «хозяином будущего», а приглашает в продолжатели и соработники, в строители.
Путин приглашает молодых в своеобразную коалицию пассионариев, которая одержима страстью вывести Россию на рубежи невозможного и видит в этой страсти наше конкурентное преимущество перед западной организационной техникой и восточной многочисленностью. И на этом фоне политиканы, порожденные эпохой распада, вся мысль которых сводится к «приспособлению», прежде всего к приспособлению к западу, выглядят откровенно жалко. Еще не успев состариться они уже отброшены во вчерашний день.

Источник