Жестокость украинских военных вызывает к ним ответную ненависть и способствует эскалации конфликта

Видео полевого допроса украинских в/с в Шахтерске и приказ Стрелкова не брать пленных из 25-й бригады спровоцировали некоторый обмен мнениями на тему обращения с военнопленными. И среди наблюдателей, и среди ополченцев призывы „оставаться людьми“ соседствуют с философией „око за око“, и эта философия будет неизбежно и все больше побеждать в умах людей, все больше сталкивающихся с немотивированной жестокостью украинской стороны.
Вопрос сложный, и сложность его заключается, с одной стороны, в разнице в обращении с пленными и методах ведения военных действий, с другой стороны — в разнице восприятия сторонами друг друга как противника.
Могу лично засвидетельствовать, что отношение ополченцев к украинским военнопленным было и остается человечным. И дело не в Конвенции об обращении с военнопленными, а, если хотите, природной доброте русского человека, которому немотивированная жестокость и желание „добить лежачего“ несвойственны в принципе. Разумеется, имеют место случаи „срыва“ ополченцев (кто потерял близких боевых товарищей или родственников) на пленных, но это именно что „срыв“, т. е. рассматривается не как норма, а как явление болезненное и исключительное, и как правило пресекается самими же ополченцами. Если пленный не является ценным источником информации и с ним не нужно работать, интерес к нему утрачивается, и он отправляется „на подвал“ (перекочевавшие из зданий СБУ собирательное выражение, означающее содержание под стражей).
Дмитрий Ольшанский на днях написал (про сюжет в Шахтерске), что пленного украинца ему жалко, и дал близкое моей точке зрения описание: „Жизнь устроена так: побеждать врага надо, но получать удовольствие от того, что он уже побежден, — вот это нет, не получается. Победили — и хрен с тобой, сволочью, живи и Бога благодари“.
Как обращаются с пленными украинцы мы знаем. Один из вопиющих случаев их жестокости и заставил Стрелкова дать приказ не брать пленных 25-й бригады. Если рассуждать от обратного, то отсутствие „природной доброты русского человека“ в украинцах — явное свидетельство того, что они не русские, а именно украинцы — представители иного народа, в котором ничего русского, т. е ничего человеческого, скоро уже не останется.
Собственно в этом — другая сторона проблемы, о которой я сказал — русские и украинцы до сих пор воспринимают друг друга как противника по-разному. Украинцы уже давно продемонстрировали, что воспринимают русских как абсолютного врага, которого можно и нужно безжалостно истреблять. То есть речь ни о чем ином, как об этнических чистках, русским объявлена война на уничтожение.
К сожалению многие русские, даже в ополчении, еще не до конца это осознали. Кто-то винит во всем „Запад“, продажных политиков, еврейских олигархов, нациствующих фанатиков и т. д., продолжая, в общем-то, пребывать в убеждении, что украинцы (даже те, что в них стреляют), — заблудшие, обманутые, зомбированные теле- и госпропагандой, но все же русские или же братья-украинцы, которым надо только „открыть глаза“ и тогда они все поймут, устрашатся своих преступлений, раскаются и т. д. (по этой причине популярно толкование войны на Украине как гражданской и „братоубийственной“, хотя я настаиваю на межнациональном ее характере; „никогда мы не будем братьями“ — не мы это первые произнесли, но нас очень трудно будет убедить в обратном). Отсюда и человечное отношение к военнопленным, которые внешне почти ни чем от нас не отличаются и говорят на русском языке, как тот пленный в Шахтерске, которому впору было начать говорить строками из покаянного канона — „плачу и рыдаю, егда помышляю смерть“. Такого „кающегося разбойника“, конечно, русскому человеку с „душой-христианской“ нельзя не пожалеть и не простить. „Хрен с тобой, сволочью, живи и Бога благодари“.
Лично я всегда был и остаюсь противником каких-либо жестокостей и унижений по отношению к пленным украинцам. Вместе с тем, будучи непосредственно участником этой войны, я все более утрачиваю к пленным сострадание и жалость, — они сами же и сделали все и даже больше, чтобы убить во мне эти чувства и последние остатки „братского“ к ним отношения. Если это зомби, то их нельзя брать в плен, их надо истреблять, потому что это бесчувственные роботы. Если это люди „обманутые“, то у них было уже более чем достаточно времени и возможности убедиться в том, что их обманывают.
На днях из Донецка в Изварино пошла очередная колонна с ранеными и беженцами. За рулем одной из машин оказался украинец. Казалось, „нормальный русский мужик“, героически водит машину с ранеными через обстреливаемую территорию (машину с этим водителем, конечно, никогда не обстреливали). Шпиона опознали по ориентировкам, которые были у ополченцев. Ему дали довести машину до места назначения, а потом уже „взяли за жабры“. Так вот, для меня в этой (в сущности обычной для военного времени) истории более всего стало интересно то, как этот человек чувствовал себя в среде ополчения. Ведь он находился не за той „линией фронта“, где „зомбируют“. Он находился среди нас, прекрасно видел результаты артобстрелов жилых кварталов, общался с населением, ранеными, ополченцами и т. д. Чтобы в этих условиях продолжать работать на украинцев, нужно быть украинцем.
Или, например, раскрыли вражеского агента в Славянске. Он корректировал артиллерию, которая била по городу. По виду — „нормальный русский мужик“, а оказался украинцем. Который также прекрасно видел, что его окружают не „путинские террористы“, а обычные русские люди, обороняющие свой город и спасающиеся от варварских обстрелов наводимой им артиллерии.
Так что, как говорят в России, расскажите про „братский народ“ своей бабушке.
Рано или поздно русские земли будут очищены от украинских сепаратистов, и сколько в процессе этой чистки украинцев погибнет, а сколько попадет в плен — зависит от самих украинцев.
Ополченец Александр Жучковский
Читать
Не показывать рекомендации для этой сессии