Профессия «русофоб»

ПЕТРОВСКИЙ Дмитрий
Взволновать интернет-общественность нетрудно. Обидеть — ещё проще. Людмиле Улицкой, например, в очередной раз удалось. «Мы не можем стать европейцами, нам нужно ещё, быть может, 150 лет, а может, больше», — сообщила писательница в интервью украинской передаче «Гордон», ожидаемо оскорбив самые широкие слои и этим предполагаемым отставанием, и самоуверенно-заносчивым «мы» (Кто «мы»? Русские, к которым г-жа Улицкая себя, по её же словам, не причисляет? Писатели? Николай Второй?). Остановлюсь на самой роли, в которой г-жа Улицкая оказалась вольно или невольно и которую теперь ей хочешь не хочешь, а приходится исполнять каждый раз, когда у неё берёт интервью очередной Гордон.
В былые годы, когда автор этих строк был моложе и наивнее, в Берлине существовали две конкурировавшие между собой русскоязычные газеты, и в обеих существовала любопытная должность — «штатный русофоб». Нет, официально она называлась иначе — «наш российский обозреватель», но функция его была именно таковой: подавать всё происходящее в России в максимально негативном свете. Оба они жили в России, оба были достаточно известными публицистами — не буду называть имён, чтобы никого не обидеть. И оба знали, что от них требуется: писать так, чтобы российский эмигрант последней волны, покинувший Россию в 90-е, чётко понимал: он всё сделал правильно.
Постсоветский переселенец — существо, как правило, хрупкое и травмированное — в таких подтверждениях нуждался постоянно. Убежавшему в первый мир и кое-как приткнувшемуся на уголке «хорошей жизни», в смутном лимбе между «той» и «этой» реальностью эмигранту было физически больно наблюдать за приезжавшими на пике нефтяного благоденствия соотечественниками, которые жили в лучших отелях, обедали в лучших ресторанах и останавливались у витрин с часами и украшениями не просто, «чтоб посмотреть». Его корёжило от фотографий современной Москвы и Петербурга, от рассказов оставшихся «там» родственников, вообще от любого намёка на то, что нелёгкий его выбор в итоге оказался ложным. И именно тогда необходим был знакомый, родной голос «штатного русофоба», успокоительно рассказывавшего про «тотальную нищету», «отсутствие демократии» и «ген рабства».
С тех пор многое изменилось. Одна из газет закрылась совсем, вторая после банкротства и смены управляющих кое-как продолжает жить, но «наш российский корреспондент» ей уже не по карману.
Тяжёлое и унизительное слово «эмигрант» сменилось на лёгкое «экспат», Европа наполнилась этой новой, усовершенствованной моделью русских — образованных, интеллигентных, не зыркающих голодными глазами, но спокойно меняющих места и оседающих там, где им удобно осесть в данный момент. И которые, конечно, никогда не поймут, откуда взялись эти нелепые «150 лет», отделяющие мифических «их» от не менее мифических «нас». «Мы» — и есть «они», как же ещё? Словом, профессии штатного русофоба грозило бы вымирание, когда б не пришли на помощь наши соседи.
Не сто, не тысяча, не десять тысяч эмигрантов — целая страна, хлопнув дверью, покинула нашу орбиту, направившись в Евросоюз, да так и зависнув где-то промеж. «Цеевропа» мало того что не приняла в свои объятия и никогда уже не примет, сколько ни махай над Майданом сине-звёздным флагом, — так ещё и сама начала расползаться то там, то сям, отдавая власть в руки евроскептиков. Ушёл Крым, уходит Донбасс. Правило, не знающее исключений, о том, что после революции и насильственной смены власти всегда становится хуже, чем было до того, сработало и теперь.
И именно сейчас, когда здравый смысл подсказывает, что и этот выбор оказался ложным, «штатный русофоб» снова понадобился. Успокоительные рассказы про 150 лет отставания, «ген рабства» и страшную тоталитарную диктатуру вновь стали покупаемым продуктом. А обратиться за ними к писателю, то есть к человеку, профессионально занимающемуся конструированием альтернативной реальности, — ход вполне очевидный.
Как происходит превращение из «российского обозревателя» в «штатного русофоба» — вопрос индивидуальный. Могу предположить, что для многих эта трансформация сознательна. Но, с другой стороны, хочется верить в лучшее — и потому мне хочется думать, что коллеги, оказавшись в этой роли потому, что «так вышло», чувствуют себя в ней как минимум неловко. Но менять что-либо поздно: однажды заявленная позиция пристала намертво, спрос есть, украинские коллеги, производящие для своего населения очередную дозу телевизионного успокоительного, снова звонят и спрашивают про «ген рабства» — и надо же им, в самом деле, что-то отвечать.

Источник