Думали, нищие мы… Что же тут охранять?!

ГЛУШЕНКОВ Григорий
В наши студенческие годы, когда судьба СССР висела на волоске, у меня случилось прелюбопытное знакомство с молодым деятелем назревавшей демократической революции Дмитрием Г. Потомок старинного аристократического рода по отцу, сын известной в либеральных кругах поэтессы, он называл себя новым русским консерватором.
Его консервативные убеждения выглядели весьма типично: он боготворил российскую культурную элиту времён Серебряного века и категорически отрицал всё советское. Такое представление о консерватизме довольно популярно до сих пор, особенно в среде гуманитарной интеллигенции. Пылким речам моего визави я попытался возразить убедительным, с позиции формальной логики, тезисом:
— Консерватор в переводе на русский язык — это охранитель. Консерватизм является охраной существующего порядка, существующего образа жизни. Современный русский человек с консервативным мировоззрением должен беречь советский образ жизни и, прежде всего, защищать от разрушения наше государство — Советский Союз. (Как раз дело шло к мартовскому референдуму и парад суверенитетов уже маячил на горизонте).
Тут собеседник возразил категорически:
— Но если здесь нечего охранять? Нечего консервировать?
Здесь нечего охранять! Трудно отыскать утверждение, более далёкое от взглядов настоящего консерватора!
Как бы ни был далёк Советский Союз от заветов русской старины, но ведь он был творением наших отцов и дедов. Это они работали, строили, творили, созидая именно такую жизнь, какой она вышла. Ради этой жизни они жертвовали очень многим, даже на смерть шли. Что же, за семьдесят лет триста миллионов людей не создали ничего, достойного сохранения?
Не может быть! Суммируя все плюсы и минусы советской эпохи, надо признать, что она была не настолько плоха, чтобы в ней совсем ничегошеньки не стоило охранять.
Тридцать лет спустя, совершенно либеральные по взглядам мэтры культуры, коммунизм на дух не приемлющие, предаются воспоминаниям о своей юности с нескрываемой ностальгией:
— А вот, бывало, в наше время… Совсем не то, что сейчас…
Значит, было что-то в том времени, кроме нудных лекций по истмату и столь же нудных комсомольских собраний, — что-то такое важное и ценное, что стоило бы сберечь для потомков? Советское образование, например, из сегодняшних дней чуть ли не идеалом чудится. А бесплатная медицина без взяток? А великая страна без границ и без национальной розни?!
Иначе и быть не могло. В каждом времени есть что-то очень ценное, что достойно охранения. В дореволюционной России было что охранять. В Советском Союзе было что охранять. И сегодня у нас есть что охранять.
Просто не все это замечают, не всякому глазу добрые начала заметны. Существующее рядом добро порой тогда лишь замечать начинают, когда оно уже безвозвратно утеряно.
Как там Анна Ахматова по этому поводу писала:
«Думали нищие мы, нету у нас ничего.
А как стали одно за другим терять,
Так, что стал каждый день
Поминальным днём,-
Начали песни слагать
О великой щедрости Божьей
Да о нашем бывшем богатстве».
Поверить трудно, что эти строки за два года до революции написаны, когда старая жизнь шла ещё своим чередом, когда ещё не испепелил Россию огонь гражданской свары, когда тиф и испанка ещё не вышли со своей чёрной косой на могильную жатву, когда теряли мы ещё не младенцев и родителей, не Родину и Веру, а пока только воинов на Германском фронте да Привислинские провинции.
Насколько же актуально звучало бы ахматовское пророчество в двадцатом году или же в девяносто втором,- после того, как опустошил Россию революционный смерч. Думали, нищие мы — нечего нам охранять!
Нечего охранять! — такой лозунг никак не совместим с консерватизмом, а написан на знамени совершенно иного социального движения, которое сын Ахматовой, Лев Гумилёв, назвал «антисистемой».
Антисистема — иными словами, антиэтнос — совокупность людей, живущих среди этноса, но отрицающих ценность созданного этим этносом общества. Для них не представляют никакой ценности образ жизни, уклад, установившиеся традиции, принятые правила, социальные институты и материальные достижения окружающих людей. В их понимании, всё это — неправильный образ жизни, неправильные институты и неправильные материальные блага. Всё это не подлежит сохранению и должно быть разрушено, поскольку зря занимает место, не позволяя прорасти росткам «прекрасного будущего».
Пронизанный таким мировоззрением антиэтнос всегда отрицает настоящее. Настоящее видится для приверженцев антисистемы тяжёлым сном, наваждением, от которого следует избавиться. В основе этой психологии лежит нелюбовь к окружающим людям, неуважение к плодам их труда, презрение к их заслугам.
Ведь настоящее — ни что иное, как результат совокупных коллективных усилий окружающих нас людей, как ныне живущих, так и тех, кто уже умер, оставив нам своё наследие. Отрицание настоящего — то же самое, что отрицание окружающих людей, отрицание своей страны, своего общества, своего народа.
Напротив, консерватизм опирается на чувство любви и уважения к людям: к близким и к дальним, к ныне живущим и к ушедшим в мир иной.
Это уважение требует, по меньшей мере, бережно относиться к тому, что ими создано. Предлагая новые пути развития, консерватор не будет отрицать существующего, не будет стремиться к его разрушению, а попробует вырастить будущее из настоящего, или органично вписать сегодняшнее бытиё в новый проект.
Если антисистема строится на чувстве отрицания и ненависти, то подлинный консерватизм вырастает из чувства любви. Православный христианин, исповедующий религию любви, не может не быть консерватором. Для него органично уважение к окружающим людям и бережное отношение к плодам их труда. Христианин не может поддерживать разрушительную революцию, даже если эта революция нацелена против общества, весьма чуждого религии, каким был Советский Союз.
Часто приходится слышать: но ведь Христос отрицал настоящее. Он призывал своих последователей покинуть грешный мир, лежащий во зле, разорвать связи с миром сим. В полемическом запале Христа называют даже величайшим революционером всех времён и народов. Такие утверждения делали, в числе прочих, советский нарком Анатолий Луначарский, католическая монахиня Мать Тереза, руководитель Венесуэлы Уго Чавес.
Позволю высказать своё убеждение, что христианство диаметрально противоположно любой революционной доктрине, любому стремлению разрушить существующий мир, — несмотря на то, что учение Христа оказало небывалое преобразующее действие на человеческое общество.
Разница между христианином и антисистемным революционером в том, что христианин не борется с окружающими, не принуждает их меняться. Он борется с собой, со своими грехами и слабостями, он меняет самого себя. Этот личный пример преображает общество. «Стяжи дух мирен, и тысячи спасутся вокруг тебя» — учил Серафим Саровский, один из самых почитаемых русских святых.
Представитель антисистемы, наоборот, любит и уважает, прежде всего, собственную драгоценную личность. Себя он считает мерилом совершенства, носителем правильных начал, зерном будущего идеального общества, поэтому самого себя менять не стремится, а понуждает к переменам других.
Стратегии-антагонисты дают противоположные исторические результаты. Пришествие Христа не упразднило учение Ветхого Завета. «Не думайте, что Я пришёл нарушить Закон или пророков: не нарушить пришёл Я, а исполнить», — приводит слова Спасителя евангелист Матфей. И верно — Ветхий Завет стал органичной частью христианского Священного Писания, хотя ветхозаветная духовность была фундаментально преображена духом Нового Завета.
Христиане сделали Рим христианским не путём восстания и гражданской войны, они не готовили заговоров и не убивали своих оппонентов. Римская империя, от Алеппо до Гибралтара, была изменена в результате христианского самопожертвования. Поколебать результаты этого подвига ни у кого не получается вот уже две тысячи лет.
А что революции? Сколько человеческой крови льётся, какие потери несёт переживающий революционные потрясения народ, — «так, что стал каждый день поминальным днём», — и что же в итоге? Не проходит и двух десятилетий, как революционные вожди в созданном ими же самими «идеальном обществе» оказываются или в застенках или на гильотине, или же спешно отправляются в изгнание.
Те, кто спасся из ими же раздутого пожара, как Троцкий в Мексике или Березовский в Лондоне, пишут мемуары о преданной революции, где возлагают вину за провал «великолепного замысла» на действия других. Но очень мало кому приходит в голову банальная мысль: поискать причины неудачи в себе самих.
Как вокруг себя нечего охранять, так в самих себе нечего исправлять.
Порочная доктрина, несущая трагедию как самих её исповедникам, так и всем окружающим.