Мужество или мученичество? Как влияет христианская вера на воинский дух

ГЛУШЕНКОВ Григорий
Двадцать второго марта в русских деревнях издавна отмечали «Сороки» — так в крестьянской культуре преломилось название религиозного праздника сорока мучеников Севастийских.
Сюжет события хорошо известен. В начале четвёртого века, при римском императоре Ликинии развернулось очередное гонение на христиан. На восточной границе империи, в городе Севастия (ныне это Сивас в Турции) сорок элитных воинов, отказавшихся приносить жертвы языческим богам, были подвергнуты изощрённой пытке — стоять в зимнюю ночь по грудь в ледяной воде озера. Несмотря на тяжесть страдания, лишь единственный осуждённый не выдержал, отрёкся от Христа и попросился на берег. Тогда один из стражников, потрясённый мужеством остальных мучеников, занял место малодушного в строю и принял смерть вместе с верными.
Вокруг истории Севастийских мучеников не утихают мировоззренческие споры. Часто звучит вопрос: почему опытные воины, прославившиеся в боях, составлявшие цвет римской гвардии, не оказали вооружённого сопротивления мучителям, не подняли мятеж и покорно пошли на смерть? Не есть ли это признак слабости христиан? Не размягчает ли христианство волю нации? Не снижает ли способность защищать свою независимость и свои интересы?
Существуют два полярных взгляда на эту проблему. Они тесно связаны с точкой отсчёта, с той «печкой», от которой «танцует» отвечающий. Трудно отрицать, что в плане личного самоутверждения христианство снижает боевую энергию человека. Настоящий, искренне верующий христианин гораздо больше склонен к примирению, чем к столкновению. Когда затронуты его корыстные интересы, он предпочтёт терпеть, нежели «качать права». Но если смотреть с точки зрения национального, коллективного успеха, всё выглядит совершенно по-иному.
Севастийские мученики, как и подобает настоящим христианам, невысоко ценили свою личную жизнь и потому не боялись смерти. В боях они прославились как отважные воины. Их боевые заслуги признавали даже их мучители, из уважения к ратным подвигам не посмевшие надеть на осуждённых оковы. Это значит, что христианство ничуть не отнимает мужества, если речь идёт не о драке за собственные желания, а о сражении за интересы Отечества. Скорее наоборот, характерное для христиан осуждение эгоизма является дополнительным источником мужества.
Тот же самый мотив, подчинение своего эгоистичного «я» коллективному «мы», привёл севастийских мучеников к отказу от вооружённого сопротивления. Всякий бунт, ведущий у гражданской войне, ослабляет государство изнутри, что отражено в словах Священного Писания «не устоит царство, разделившееся в себе». Кроме того, бунт в римской армии, да ещё в приграничной провинции, мог спровоцировать нападение внешних врагов. Герои севастийского легиона не могли, даже ради спасения своей жизни, ввергнуть своё Отечество в братоубийственный хаос.
Христианское мировосприятие превращает общество в единый организм, где отдельные члены соединены в коллективное целое. Такое общество невозможно раздробить, перессорить, подчинить внешним влияниям или победить в открытом бою. История многократно подтверждала жизнеспособность христианских обществ по сравнению с теми, что были построены на иной основе (в том числе с теми, кто поддерживал культ силы и личной гордости).
Нелишне напомнить, что Византия, где христианство стало государственной религией и окончательно утвердилось в догматах Православия, оказалась той частью Римской империи, которая устояла под ударами варваров. Западная же часть Римской ойкумены, долго цеплявшаяся за языческих богов, распалась и затем пребывала в состоянии «проходного двора» для разного рода пришлых племён.
Нам могут указать, что Византия тоже, в конце концов, погибла под ударами последователей более воинственной религии, ислама. Но это хрупкий аргумент. Даже внутренне прочные империи не могут существовать вечно. А срок жизни Византии (более одиннадцати веков) многократно превышает срок жизни любых иных империй, формировавшихся на этой территории: например, Османской империи, Арабского халифата, государства персов или македонян.
Третий Рим, Москва, тоже поднялась в жестокой конкуренции со своими соседями и стала центром великой державы потому, что вокруг неё объединялись люди, в наибольшей степени приверженные христианской стойкости и терпению. В то время как ордынцы втянулись в «Великую замятню», перессорившись из-за первенства, православные русские князья один за другим отказывались от личных интересов и владетельных прав во имя национальной консолидации. По этой же причине Москва победила конкурентов с Запада, где христианское мировоззрение было повреждено персональной гордыней: Новгород, Литву, Польшу.
Благодаря своей населённости, своим финансовым возможностям Польша имела все шансы выиграть соперничество с Москвой, но потерпела фиаско. Гордыня, хваленый польский гонор подвели шляхтичей, конфликтовавших внутри королевства по каждому поводу. Русские же, пережив единственную смуту, надолго отказались от армейских мятежей и добились консолидации своих сил. Действиями казаков и ополченцев, отказавшихся от личных прав и привилегий при избрании царём Михаила Романова, руководил тот же мотив, что и святыми мучениками в Севастийском озере: мы не хотим ничего для себя, нам счастье Отечества дороже. Шляхтичи же, погнавшись за персональной свободой, потеряли свободу национальную: Польша стала провинцией Российской империи, а не наоборот.
Так препятствует ли христианство воинскому мужеству или, наоборот, умножает его? Трудно примирить два разных взгляда на это. Слишком велика разница в широте кругозора: первый взгляд брошен с высоты личной кочки, а второй с высоты небес.